Айгуль сидела, вся как-то сникнув, съежившись, и молча водила пальцем по ржавой уключине. Расстояние между ними оставалось прежним, но Феликсу казалось, оно выросло, отодвинуло их друг от друга.
Ага, подумал он с сожалением, но и со злорадством тоже, и больше все-таки со злорадством, вот вам и ваш пан Зигмунт... Пан Зигмунт, который, сверкая пятками, сбегает из автобуса... Что поделаешь, айналайн, это правда...
— Вы спросили у меня — там, на скале,— отчего мне не пишется. Как вам сказать... Иногда мне кажется, что все деле в том, что нужно... совершенно необходимо... чтобы в тебе самом было хоть что-нибудь от человека, о котором ты пишешь. Хотя бы чуть-чуть, самая малость. Понимаете?.. И если этого нет, тут не выручит никакое воображение. Все равно будет фальшь и фальшь...
Впрочем, нет худа без добра. После этой истории я как бы заново вгляделся в себя и понял, что на самом деле я вовсе не то, не такой, каким себе казался, да, может быть, каким кажусь со стороны. А главное — я понял вдруг, что до сих пор так же, со стороны смотрел на тех, о ком собирался писать. И тут не важно, что здесь я увидел труса, увильнувшего от уличной драки, а там видел выкованных из металла рыцарей, героев, которые не дрогнув поднимаются на эшафот и при этом бросают потомкам какую-нибудь крылатую фразу... Важно, что это был и в том, и в другом случае взгляд со стороны. Для меня главным сделалось — понять, что они чувствовали прежде, чем решиться... И потом, когда все-таки решались...
Он говорил, отчасти додумывая вслух ту мысль, которая мучила его последние месяцы, а отчасти — чтобы кое-как смягчить, загладить впечатление от своего рассказа. Она не слушала, не поднимала на него глаз. Она подняла их только раз, когда, с неожиданной пристальностью, сузив веки, взглянула на него и перебила:
— Зачем вы все придумали?
— Придумал?
— Да, придумали! Сочинили!
Она вскочила со скамейки, распрямилась. Ее черные глаза вспыхнули, как вспыхивают осколки стекла под луной. Осколки стекла или обрезки жести.
Вот и все... Сердце у него застучало, заколотилось. И конец лунной дороге... Но ты ведь сам этого хотел.
— Да,— повторила она,— вы все это сочинили, про автобус!.. Зачем?..
Она сердито стряхнула его руку, когда он попытался взять ее за локоть.
— Я знаю — зачем! Знаю!..
Взгляд у нее был пронзителен, всевидящ. Феликс внутренне поежился под этим взглядом, чувствуя, что он приникает ему в самое нутро. Она все понимает,— подумалось ему с восхищением л досадой.— Понимает... И ошибается только в одном...
