С этого дня каждую ночь Нуба проводил у костра, следил за руками учителя, подавал бутылочки и мешочки, отсчитывал комки смолы, черпал костяными ложечками порошки. Задавал вопросы и иногда получал ответы на те, которые были настоящими, нужными.
— А почему от каждой меры надо отнять малую часть, учитель? И никогда нет ровной, в истинный размер?
— Потому что истинная мера даст идеальное знание, не протяженное во времени. И цена его будет мала, потому что нет над ним усилий.
Ночь шла следом за ночью, держась за поводок дня, и Нуба научился спать мало, чтоб успевать наловить рыбы, напечь лепешек, а потом снова сидеть у костра почти до рассвета.
Шли недели, луна убывала и прятала серп за ночной темнотой, а потом вырастала, кругля рябые бока. И мальчика уже не пугали мерные слова сотни названий сотен частей для одного лишь отвара, что готовился для одного лишь ученика несколько ночей подряд. Нельзя сказать, что знания укладывались в бритой голове, как цветные стебли в плетеной циновке — все на виду. Нет, они проваливались куда-то внутрь и Нуба, не осматривая свои мысленные тайники, просто протягивал руку и доставал, уже потом посмотрев, что именно.
— Знания вливаются в ток твоей крови, мальчик, — говорил учитель, глядя, как поднятые над огнем худые руки начинают мерное неостановимое движение — от сосуда к плошке или к мешку, — не мешай им течь, как течет кровь, они сами найдут себе путь.
Было многое. Была страшная ночь, когда напоенный первым отваром, самостоятельно приготовленным Нубой, двенадцатилетний сновидец захрипел и забился в судорогах, хватая ночной воздух перекошенным ртом. До рассвета маримму отхаживали мальчика, покинув свои костры и своих избранных. А Нуба, выгнанный на всю ночь из деревни, сидел мрачно под большим деревом и бил кулаком по камню, поднимая и опуская окровавленную руку.
Когда над головой заорали, проснувшись, летающие обезьяны, мелькая оранжевым глянцевым мехом, пришел учитель и сел рядом. Сказал усталым глухим голосом:
— Найди в себе слова «теперь я знаю все», поймай их и убей. Никогда ты не пожалеешь об этой смерти.
Он пошарил рукой в траве и подал мальчику широкий лист подорожника. Тот взял и, прикладывая к ссадинам на руке, сказал:
— Значит, я плохой избранный, если никогда не буду знать всего. Да?
Маримму вздохнул.
— Нет. Но ты ученик, а я твой учитель. Потому просто подчинись. Убей слова. И учись дальше.
Нуба увидел, что у его маримму тонкий нос, высокие скулы с резкими впадинами на щеках, и большой рот с тонкими, серыми от усталости губами. Прижимая прохладный лист к разбитой руке, понял в отчаянии, что снова сделает отвар, и снова будет слушать, затаивая дыхание — не придет ли в зелье смерть для сновидца, потому что он, ученик Нуба, сделал его неумело. Маримму учил его и невозможно подвести учителя. А значит нужно не только осмелиться снова вершить дела, полные смертельного риска, но делать их правильно, чтоб этого риска не было.
