— Джеральд? — прошептала она. — Джеральд, ты меня слышишь? Пожалуйста, ответь мне.
Ни единого звука. Она почувствовала, как панический ужас снова запульсировал в ней, как незаживающая рана.
— Джеральд? — снова прошептала она.
«Почему ты шепчешь? Он мертв. Мужчина, удививший тебя однажды поездкой в Арубу — именно в Арубу, из всех ваших многочисленных поездок — и однажды надевший твои туфли из крокодиловой кожи себе на уши в новогоднюю ночь… этот мужчина мертв. Так почему же ты шепчешь?»
— Джеральд! — Теперь она выкрикнула его имя. — Джеральд, проснись!
Звук ее собственного вопящего голоса вновь едва не сбросил ее в конвульсивно сжимающуюся пропасть паники, и самое ужасное было не то, что Джеральд не двигается и не отвечает; самым пугающим было то, что паника присутствовала здесь, все еще здесь, без устали кружась в ее сознании так же терпеливо, как кружит хищник вокруг затухающего костерка, разведенного женщиной, отбившейся от друзей и затерявшейся в лесных дебрях.
«Ты не заблудилась, — произнесла Хозяюшка Белингейм, но Джесси не поверила этому голосу. Его уверенность казалась фальшивой, его разумность — поверхностной. — Ты отлично знаешь, где находишься».
Ну, конечно, она знала. Она находилась в тупике ухабистой, редко используемой дороги, которая отделялась от трассы в двух милях южнее отсюда. Эта дорога представляла собой просеку, заваленную багряными и желтыми листьями, по ковру которых ехали они с Джеральдом, и листья были немым свидетельством того, что этот отрезок, ведущий к Горной Бухте, почти не использовался для проезда уже недели три с тех пор, как начали падать первые листья. Это место было пристанищем людей в основном только в летнее время, и, скорее всего, этим участком дороги не пользовались со Дня Труда.[1] Дорога простиралась миль на пять, сначала мимо ущелья, а затем вдоль бухты, пока не сливалась со 117-м шоссе, вдоль которого стояло несколько домиков, в которых жили круглый год.
«Я здесь совершенно одна, мой муж лежит мертвый на полу, я прикована к кровати. Я могу кричать до посинения, но это не поможет мне, никто меня не услышит. Собака, может быть, и услышит мой крик, но она одичала. Джеральд мертв, и это ужасно (я никогда не хотела убивать его, даже если я и сделала это), но для него, по крайней мере, все закончилось достаточно быстро. Для меня вряд ли произойдет все так быстро; если в Портленде никто не начнет беспокоиться о нас, а для беспокойства нет никаких оснований…»
