Пехотинцы с автоматами полюбились старухе. Дадут им направление, куда идти, а тропку-то безопасную никто не покажет. Десятками гибли. Кикиморе с молодыми даже интересно — задор из них ещё не вышел: ерепенились, права качали, когда она их навещать приходила. Не знали ведь ещё, что утопленников даже в аду особо не жалуют. И если не пошлёт она заявку в Высший суд, никто за них и на том свете беспокоиться не станет, не только на этом. Вот и приноровилась старая народ у себя оставлять. Во-первых, вечера коротать есть с кем, во-вторых, что она за царица, если подданных не имеет.
Вторая гражданская понравилась ей даже больше, чем первая. Люди в стародавние времена были тёмными, поговорить не о чем. А потом цивилизация рывок сделала: и оружие изобрела любопытное, и побочные средства самоуничтожения внедрила. Так Кикимора честно своим утопшим говорила: избавились, мол, вы от напасти гораздо большей. Радуйтесь! Скоро времена настанут — резать брат брата начнет. Грызть землю народ будет, как в Великую Отечественную. За ржаной колосок смертью лютой угрожать. Только мёртвого, понятно, этими страхами не проймёшь. Ему — пусть мучиться, лишь бы небо коптить. Рады были вернуться, но не прокрутишь жизнь назад, это не киноплёнка.
Опять же, если рассудить здраво, люди к ней попадали не с бухты-барахты. Грешники, в основном, да такие, что жарь их на сковороде тридцать лет и три года, а всё равно дурь не выкоптишь до конца. Но осознание собственной греховности до новичков долго доходило, потом каялись они, наверно. Впрочем, цель-то старухина — не столько им насолить или перевоспитать, сколько потребность душевную в смертоубийстве удовлетворить да одиночество скрасить. Не собиралась она тащить с собой весь этот мусор на Страшный суд. Думала так: придёт ей черед ноги протянуть — отпустит всех разом. Пущай черти разбираются, кто есть кто, а с неё взятки гладки.
Вечерами опускалась она в топи, и, пробираясь между сплетениями трав, как между могилками на кладбище, заглядывала в лицо своим трофеям. Каждого ведь по имени знала, из историй их могла книжку написать. Бормотание слушала, в разговоры вступала. Но не любила проповеди читать. Её дело — суд Божий вершить, а с душами пусть потом другие занимаются. Тем более что сама отъявленная убийца и кровосос. Случалось, младенцев варила да ела. Но не со зла, конечно, а по природе своей сволочной. Уродилась она такою, и в факте своего существования тоже видела высший промысел.
