Потом увидела тазик. И увидела, что я не ранен и кроме кровоподтеков по всему телу на мне ничего серьезного нет. А я все сидел и сидел голышом над тазиком с порыжевшей водой. Она отобрала у меня тазик и принесла чистое белье. Я молча подчинился ей. – Ложись спать, – властно сказала она, и я снова подчинился. Но через полчаса проснулся и меня начало рвать прямо на пол. Она убрала за мной. – Мне нужно во взвод, – сказал я и ушел.
Во взводной палатке было тихо, но когда я вошел, я понял, что мои солдаты пьяны до последней степени изумления. Алышанов поднялся мне навстречу и сказал: – Простите, товарищ лейтенант… – Ничего, Ильхом, – ответил я. – Ничего… Слова никому не скажу, но чтобы к подъему все были как штыки в строю! А то прибью. Тебя прибью первым, запомни это, мой сержант.
Утром мой взвод был в порядке. Рожи зеленые, потому как пили паленый самогон, но все в строю и готовы к действиям. А Алышанов даже улыбался. Вот уж действительно здоровье у человека. Через полгода он подорвался в БМП на противотанковой мине. Но остался жив, только контузило его сильно. Его не списывали из батальона, потому как он был дембель, и надо было просто дождаться приказа о демобилизации. Его никто не трогал, и он почти месяц просто пролежал в палатке, страдая от головной боли. Как только вышел приказ, мы отправили его домой первой же партией.
Алышанов был из Сумгаита. Через три года Крымскую бригаду специально назначения подняли по боевой тревоге. Я был уже капитаном. Мы загрузились в самолеты и вылетели в Айзербайджан. И я каждую секунду думал, а вдруг придется сойтись с Алышановым. И он будет стрелять в меня, а я в него. И мне было страшно и противно только от одной этой мысли. Потом был Таджикистан-92. А были у меня бойцы из Таджикистана, и с каждым из них я мог сойтись случайно.
После этого всего я подал рапорт об увольнении в запас. Рапорт приняли. Я не хотел стрелять в своих. И сходиться с ними в рукопашную тоже не хотел. Может быть, я был не прав. Но я с трудом представлял себе, как буду сидеть над тазиком с порыжевшей водой и думать о том, что, может быть, это кровь Алышанова.
Мне было двадцать четыре, и я был начальником разведки 177 отряда специального назначения. Мой позывной был "107", если не было отдельной программы связи на данный конкретный бой. Его позывной был "108", он был начальником связи того же самого отряда. Я был лейтенантом и из меня перла экспрессия молодости. Он был капитаном и невообразимо старым человеком в моем тогдашнем понимании. Ему было без нескольких месяцев тридцать три… Но мы дружили… Впрочем, и до сих пор дружим, потому что оба выжили на той войне.
