Между тем начал он замечать — по прошествии какого-то времени, — что с коллекцией творится что-то неладное: появился запах, завелась моль… «Всё это потому, что я брал без разбора, особенно поначалу, — размышлял он, выгребая полный совок гнили, — вот и попались недоброкачественные «пожалуйста» и «спасибо». Надо впредь быть внимательнее… Не пересыпать ли нафталином?» Но он представил, каково будет людям принимать от него пронафталиненное «пожалуйста»… — и отказался от этой мысли.
Теперь он более тщательно рассматривал всё попадающее ему в руки и неподходящие — неискренние — возвращал сразу. А однажды ему встретилось фальшивое «пожалуйста». Он долго вертел его в руках, как диковинку, и не знал, возвращать, или нет. Потом всё же решил взять, но поместить в раздел курьёзов.
Были у него и импортные вещи: два «мерси», одно «силь ву пле» и неведомо как затесавшееся «хау ду ю ду». Впрочем, он не знал английского, и потому ему простительно. Иностранные, хоть и без фирменных этикеток, он хранил отдельно — на всякий случай, чтобы наших не попортили. Использовать их он всё равно не мог, на обмен тоже не годились, ну а так — друзьям показать — почему бы и не оставить?
«Может, заняться обменом, что ли? — иногда подумывал он. — Завести переписку с заграницей… Ну, и что мне это даст? Там ведь всё точно такое же: вежливо-равнодушные, искренние, презрительные… Содержание такое же, разве что форма иная. Посмотреть любопытно, а пользоваться нельзя. Нет, некоторые, конечно, пользуются, — он вспомнил, как выбросил несколько случайно попавших к нему небольших «пардонов», скроенных на отечественный лад, и усмехнулся. «Вот же была охота кому-то заниматься, — подумал он, — лишь бы материал переводить. А качество не то. Души за ним нет, за этим «пардоном». Свои-то, правда, тоже такие встречаются…»
Так или иначе, а продолжал он собирать только отечественные «спасибо» и «пожалуйста». Только начал замечать в последнее время, что очень уж редко они стали попадаться. Неужели так много коллекционеров развелось?
— Встать, суд идёт! — за многие столетия старинная формула судебной практики не изменилась. Даже теперь, в XXXIII веке. Но это был последний суд на Земле.
— Мы собрались здесь, — сказал председатель, — на наше последнее судебное заседание, чтобы определить судьбу последнего преступника в мире…
— Я не преступник! — рванулся с места подсудимый. — Я — Палач!
— Нет, ты преступник, — ласково возразил председатель. — Ты был Палачом, верно, мы сами избрали тебя на этот пост, но вспомни — по твоему собственному согласию. Ты сам захотел стать Палачом.
