Отнимать и подглядывать | страница 57



Советский казус интересен тем, что обнажил взаимоотношения истины и власти. Что называется, до скального грунта. Власть, делегируя полномочия сертифицированным философам, утверждала объективную истину как особую властную ценность.

Применительно к литературной критике это означало, что официально выхваленные произведения – объективно высокого литературного качества.

Конечно, это бывает не только при советской власти. Это свойственно любому обществу, даже такому, где о государственном регулировании философии, литературы и искусства не слышали или успели забыть с XVIII века. Потому что в любом обществе и в любом его сегменте воспроизводятся властные отношения.

Другое дело, что ситуация бывает очень путаной и неочевидной.

В наше время власть в литературе завоевывается в результате межгрупповой борьбы критиков, конкуренции издательств, СМИ и премиальных институций, а также стыдливых оглядок на рынок. Вернее, не завоевывается, а дрейфует от одной точки к другой, подолгу не задерживаясь.

Блуждание центров власти – это ее ослабление. Литературной власти это тоже касается. Где те авторитеты, которые могут сориентировать меня в литературном пространстве? Кто может мне сказать: вот талант, вот крепкий мейнстрим, а тут и вовсе бездарность? Никто не может. Вернее, всякий может. И тут же получит в рыло, в смысле – язвительную отповедь. Или, хуже того (и гораздо чаще того), голос его затихнет в тумане.

Помню, в 1990-м году Лев Аннинский написал краткий отклик на серию статей моего приятеля. Надобно сказать, что тот был не последний человек в политической публицистике, редактор популярного издания и вообще крупнейший анфан террибль. Я принес ему номер журнала «Дружба народов» с заметкой Аннинского.

– Боюсь читать, – слабо улыбнулся мой друг. – Отвернись, а?

А кому сейчас какая разница, что о нем напишет хоть сам…

А хоть кто? Да подумаешь!

Один главный критик исписался, другой, такой же главный, исхохмился. Третьего вообще не слышно. Это приносит массу неудобств.

Стандартный разговор с интеллигентным человеком: «Вы любите поэзию?» – «Да, конечно!» – «Вы читаете современных поэтов?» – «Ну разве что Бродского». Интересные дела. А почему? А потому что откуда знать интеллигентному человеку, какой поэт хороший, а какой – так себе?

С прозой в этом смысле надежнее. Читатели текущей прозы хотя бы отчасти доверяют собственному вкусу и рекламе. Еще сохранилась привычка куда-то опускать глаза во время поездки в метро; при этом за книгу надо заплатить, как и за билет, и это справедливо. А кто читает стихи?