В здании вокзала людей было все-таки больше, чем на улице. Книжный стенд… Накануне, в обеденный перерыв, Плюша прыгал на мягком кресле, но, убедившись, что Муравлеева ничем не проймешь, тоже достал книжку и буквально минут через пять с облегченьем захлопнул:
– Хочешь, отдам? Страшная чушь, но очень захватывает. Как раз отдыхать, ни о чем не думать.
Муравлеев оторвался от страницы.
– Бери, не думай! Не домой же везти.
Муравлеев невольно скосил глаза на свою: столько лет по карманам, с рукой, по чужим углам, заложенная зажигалкой, засиженная чашкой чая, практически стриженая под горшок… Плюша думает, что он бедный. И все же, как он это себе представляет? Ведь мне не подойдет его книжка. Пойти, что ли, купить новую? Чтоб он не думал. Сделал движение к стенду. А впрочем, откровенно-то говоря. Мне и этой уже не сносить. Успел уловить запах кофе и поджаренного хлеба, но опоздал на зов, в глаза уже бросились глянцевые картинки со сластями, надежно отбивающие аппетит: пенопластовый шлем мороженого с подплавленной резиной шоколада и целлулоидной вишенкой наверху, бутерброды из папье-маше, сдобренные пластилиновой горчицей, кетчупом и майонезом, яблоки, апельсины, бананы хорошего крашеного воску, – и все же купил кофе и сел. Золотые вращающиеся двери, не просыпаясь, изредка поворачивались на другой бок, пропуская кого-нибудь внутрь. Рядом с урной сидел человек с газетой. В беспорядке сваленные на полу те газеты, что он уже прочитал, доходили ему до щиколотки. Еще Плюша говорил, что у всякого уважающего себя переводчика в каждом городе должно быть по семье. Флаги у входа поникли в полном безветрии, газеты выросли до колена, – не дожидаясь, пока они погребут чтеца, Муравлеев допил и вышел на улицу.
Снаружи, как голова крепкого белого сахару, по-прежнему светился Капитолий. У Муравлеева временно появилась цель, ему так захотелось в тепло, что, понятное дело, нужно было поторапливаться в гостиницу, а не по улицам шататься. С неприятной легкостью достигнув цели, Муравлеев сказал себе, что постоянная работа все-таки хороша тем, что тебе не приходится кончаться каждую неделю. Или каждые три дня. Или каждый день к вечеру. Со вторника что-то перетекает в среду, со среды в четверг, и, уцепившись за это что-то, можно переползти в грядущий день одним куском, не развоплощаясь с наступлением темноты ввиду того, что устроителям выгодней трансгрессировать тебя в новое место по частям.
Он сел все в том же холле и, наслаждаясь теплом, открыл книжку. Странное это было тепло – внутри знобило, и рассказ странный, взял и кончился, оставив героя на улице, обманув надежды несчастного пусть не на смысл, хотя б на мотив посреди тоскливого перебора клавиш. Он не любил читать на ходу, как иной на ходу не любит курить, но и, как иной курить, уже не на ходу не умел. Прочитанная внимательно, от слова до слова, книга казалась нудной, медленной и, в отрыве от прочих событий рабочего дня, бедной сюжетом и каждой мыслью повернутой на себя. Читая ее просто так, не на работе, он плавал в ложных дежа-вю – вот и этот абзац уже где-то, казалось, встречался…
