Платья, блузки и туфли «зачем, мне и этих уже не сносить» (разве та, что любила, покупая, порисоваться, хоть секунду верила в эти слова?), горы солонок, половников, ржавых сережек, по пять центов за штуку в коробках сложены книги, пухлые, желтые, опирающиеся друг на друга, чтоб не упасть в строю (и Муравлеев, конечно, сразу ринулся к ним). Романы из писчебумажной секции гастронома, пляжное чтиво (какие когда-то загорелые, глянцевые, молодые), пособия по освоению компьютера системы «Макинтош», как воспитать детей по системе доктора Спока, потеплее принять гостей и спастись от депрессии, – чья-то старательная, чистосердечная попытка жить, ибо, Муравлеев давно заметил, стремление подчитать по предмету всегда говорит о чистосердечности намерений. Муравлеев проверил, как там справляется Ира, и увидел, что Ира стоит над фаянсовым тазом и переживает бытовое откровение № 1.
Есть целый список таких откровений, и у лиц, не склонных вообще к откровениям, они протекают в той же дежурной форме, что и у малохольных: стоя у клетки и глядя в глаза орангутангу с радужной задницей, подумать «боже мой, боже мой, я ведь брат твой!», или из электрички взглянуть на галопом скачущий мимо пейзаж и вдруг затосковать: «Я здесь никогда не пройду!», или, вдевая нитку в иголку, заметить, что с годами день становится все короче, а секунда – бездонней, или, вернувшись в родной свой город, обнаружить, как все изменилось в размерах. Или бытовое откровение № 1:
С похорон одинокой старушки все возвращаются с непреклонным решением выбросить: пишущую машинку, резиновые сапоги, вырезки из газет, талоны на сахар, предыдущие занавески, которые можно порезать на тряпки, смородиновое варенье, еще то самое, но его можно переварить, рефераты и выписки на разные темы (дыхательные упражнения, календарь удобрения плодового сада), некоторые рукой отца, сумки, ремешки, кошельки и зонтики, с которыми почти все в порядке, дерматиновую телефонную книжку, из которой еще отнюдь не все умерли, кофты, штаны и рейтузы, которые абсолютно прилично носить, но на даче, шарф, проеденный молью, но незаметно, поздравления с 8 марта, 1 мая и 7 ноября… Форма сонатная, первая часть аллегро: «Дорогие ребятки! Давно вам не писала. У нас все по-старому». Со следующего абзаца анданте: «Говорит мне, что я лентяйка. Не верит, что я делаю зарядку. Не понимает, что я из-за операции не могу ходить. Думает, что я смогу волевым решением побежать. Совершенно ничего не понимает. Часто просто со мной не разговаривает. Говорит, что я тиран и будто бы не давала ему жениться, хотя это клевета, я никогда не вмешивалась в его личные дела. Просто вырастила эгоиста, иждивенца и неблагодарного человека». И снова аллегро, даже кон спирито: «Я от всей души поздравляю вас с днем Победы! Желаю, чтобы вы никогда не пережили войны»…Голенища сапог (уж больно хороши), пуговицы, гвозди, шурупы, детали и гайки от всяких нужных вещей (стоит выбросить, окажется, что от мясорубки), крышки, банки и камень-гнет, чтобы квасить капусту, ключи от старой квартиры, ракетку, гитару (и то и другое без струн), журналы за разные годы, совершенно целый аквариум, платок, который в смятеньи забыла соседка и больше не пришла никогда, учебник для женских гимназий – метода, пожалуй, и устарела, но столько насеяно доброго, вечного, что подло не дать достоять на полке – ведь так же и с нами, господа… Однако лучше своими руками сейчас, чем чужими и несколько позже. Неизвестно когда, но они придут – не вникая, сгребут в мешки и снесут к бакам, да еще ужаснутся: такая маленькая старушка, а сколько говна. Вот это сейчас происходило с Ирой, и Муравлеев поторопился отсюда ее увезти, но из коробки с книжками глянул на него корешок «Niederlandische Konversations-Grammatik, Heidelberg, 1923». Он знал, что это сентиментально, как на ночь сажать игрушки лицом друг к другу, чтоб им было не скучно, как многие женщины расставляют книжки на полке по принципу мнимых симпатий их авторов, к тому же его ждала Ира, которую срочно надо отсюда убрать, и, помимо всех откровений, ему самому не нравилось, что с каждым последующим переездом он таскает за собой все больше и больше хлама – и все же…..Можно на всю жизнь застрять на каких-нибудь выселках, притерпеться, забыть, потерять интерес ко всему, но каждый раз, проходя мимо кладбища, ежиться – ну и компания! Да, конечно, лежать. Да, конечно, практически… скоро. Но не с этими же! «На всю жизнь» это временно, лечь же сюда уже бесповоротно, так чтоб словом перемолвиться не с кем – в веках! Какой нечеловеческий ужас, и, хмурясь, сердито постукивать палочкой – нет, домой, домой, писать последнюю волю, пусть вывозят как знают, хоть урну! За пять центов Муравлеев эвакуировал книжку, макинтоши и Споки в коробке ей явно не пара, пусть еще постоит на краю – со своими…
