И опять у одного глаза как блестящие голубые пуговицы, а у другого такие же голубые пуговицы, но матовые, исцарапанные, что случается с медведями, если долгие годы волочить их по полу головой.
– А потом кто-нибудь придет и скажет: как-так вы столько заплатили? Как-так это столько стоит? – волновался Степа Муравлееву после встречи, но уж больно хотелось разбудить Карину и выпить в баре, так что он только сказал:
– Да успокойтесь вы, никто не придет и никто не скажет.
И сам испугался: он только что пообещал доверчивому Степе, что Бога нет. Хотя в парке тогда, поиграв с объективом, вернул камеру принимающей стороне и сказал:
– Извините, я не умею.
– Как можно этого не уметь?! Вы только нажмите.
– Не хотел бы напортить.
Степа, тогда еще, в парке, не потерявший невинности… Впрочем, конечно же, потерявший, тысячу раз, по тысяче разных подъездов, и все-таки в тысячу первый – как в первый, как в единственный. Встать и уйти? Не положено вроде, какой же я после этого переводчик? И ведь тысячу раз уже не ушел, так что… Степа, еще не потерявший невинности, хотелось бы вставить, резвился. Но он вовсе не резвился: он смотрел в объектив серьезно и строго, как надо в его родном языке.
В темном зале их всех пристегнули к креслам, Муравлеев наклонился к Карине:
– Да, кстати! Еще надо этот поставить… детектор лжи.
– Зачем?
– Ну что ты, я его очень люблю…
Склонившись к уху Карины, чтобы перекричать начавшееся жужжание (благородный мужской голос, явно родственник аэропастора, заводил, как безопасно вести себя на протяжении космического путешествия), он объяснил Карине про три контрольных замера. Например, три карточки:
– Это какая?
– Черная, – не задумываясь.
– А эта?
– А эта… Черная с желтым пятнышком.
– Отвечать только «да» или «нет». Какая карточка? Черная?
– В целом, да.
– Просто «да» или «нет».
– Ну… да.
– И без «ну».. А эта?
– Желтая.
– А вы скажите, что черная.
Итого, полная правда, полуправда и вовсе вранье. И все датчики замеряют – потоотделение, скорость дыхания, сердцебиение…
– И какой в этом аттракцион? – устало спросила Карина. Ей хотелось визжать с остальными, уклоняясь в полете от крупных кусков, отколовшихся от астероида, упираться ногами в невидимые тормоза, чтоб не вмазаться в кашу кипящей оранжевой лавы, праздновать труса под метеоритным дождем, – а тут Муравлеев. Обложенный бык, только вокруг не плащи, а черные карточки с желтым пятном. Аттракцион в том удушье, в котором елозишь по креслу, вроде того подсадного, которого током не били, вроде стенографистки, опутанной проводами (в двух словах «да и «нет» изготовить транскрипт всего, что с нами случилось) – интересно, в реанимации рвут из себя провода в тот секундный проблеск сознания терминов «жив» или «мертв», да и нет (дышит? бьется? стало быть, жив, какой ему еще жизни?). Обнаружил, что не на пленку – стабильный, лающий вой, что окутывал кресла, издавал, оказалось, он сам. А, выйдя на улицу, тут же заставил себя найти положительное: все же вот получается, я не совсем пессимист. У меня везде желтое пятно. Только это трудно выразить, когда отвечать можно только «да» или «нет».
