Такое определение на языке гродинских студентов означало: «хороший человек и преподаватель». Мы сидели в летнем кафе в старой части города на пыльных красных пластиковых стульях, любуясь пирамидальными тополями в лучах заходящего майского солнца.
— Она в училище недолго проработала. Ее просто подвинули коллеги. Такие, как Стеклов. Он тоже у меня пару предметов вел. Ты думаешь, — продолжал он, — что-то не так в ее смерти?
— В общем, да! И не пойму, кто же из них троих врет. Думаю, не Ижевский. И еще мне кажется: не Стеклов!
— Но ведь Костров — доктор! — возмутился Тимур. — Он лечил твою маму!
— Понимаешь, мне все-таки не понравилась его версия смерти мамы. Дескать, катарсис в лечении, кризис в жизни, беременность и встреча с неприятным человеком привели маму к самоубийству! Но! — Я подняла вверх указательный палец. — Если лечение дошло до стадии катарсиса, почему ее отпустили ночевать домой, ведь у нее была своя палата? Затем, кризис в ее жизни уже был в прошлом, как раз в тот период она работает как никогда плодотворно и у нее впервые появляются перспективы выставить свои работы. Коммунисты-то уже не у власти! К тому же я видела портрет мамы, сделанный Стекловым по памяти, после случайной встречи с ней. Знаешь, там изображена просто счастливая женщина! Вот так она выглядела за несколько часов до смерти? Где же кризис? И, наверное, не так уж ее потрясла встреча со Стекловым, напортившим ей в прошлом, если у него все же осталось о ней такое радостное впечатление! Но главное — это беременность! Не могла моя мама убить ребенка в себе! Нет.
— И все-таки я верю Кострову. Почему ты, приводя сейчас мне все эти соображения, столько времени тратишь даром? Почему не идешь к Кострову, не бьешь его головой об стол и не выкладываешь свои выводы?
К сожалению, пришлось признаться Тимуру в моей дознавательной деятельности. К тому же он был в галерее и видел шишку на лбу ее владельца. Багров ужасно ругал меня, называл садисткой и грубиянкой. Я искренне каялась.
— Тимур, он — мой психиатр! — горячо отстаивала я свою правоту. — Знаешь, где я буду после беседы с ним в подобном тоне? Правильно, в психушке! А если я вежливо скажу ему о своих сомнениях, то он моментально выкрутится, придумает что-то! Вот если бы у меня были какие-нибудь факты! Что-то материальное!
Я замолчала, все еще сокрушаясь об отсутствии доказательств причастности Кострова к смерти моей мамы. Теперь, проговорив все свои мысли вслух и даже выслушав возражения Тимура, я убедилась в своей правоте.
