— Скажи мне, только честно, ты сказала этому негодяю, что на твое имя поступают деньги в банке? Да или нет?
— Сестра, моя банковская книжка и печать лежат у вас. Да и зачем мне говорить ему об этом?
— Я спрашиваю об этом не из-за того, что сомневаюсь в этом. Я говорю так потому, что, когда вижу его лисью рожу, мне кажется, что он может выманить деньги у тебя даже без книжки и печати. Он совсем не похож на человека, который оставит тебя в покое, выманив только задаток на квартиру в районе Дэхындон. Ты посмотри в глаза этого гада. Ты что, считаешь, что он остановится на этом? — с негодованием продолжала Табакне с таким видом, что, попадись ей сейчас Ким сачжан, она выцарапала бы его лисьи глаза.
— Сестра, прошу вас, не говорите о нем плохо. Он не такой человек. В прошлый раз его фирма находилась на грани банкротства, поэтому он вынужден был так поступить, — вяло оправдывала его мадам О, которой были неприятны ее слова.
— Ха-ха! Ты и корову рассмешишь! Какая фирма? Ты хоть была там? Уже сколько раз тебя обманывали мужики — не хватит и десяти пальцев на руке. Маленький Юн сбежал с твоими деньгами в тот же день, когда ты получила их из кассы взаимопомощи, большой Юн продал твою маленькую квартиру в районе Бонмёндон и исчез, а малодушный Сон, спавший с тобой под одеялом, на котором вышиты мандаринские утки, символизирующие супружескую любовь и верность, сбежал, украв твои драгоценности, — стала перечислять Табакне, загибая пальцы. — А кто это там удрал с деньгами, продав землю у дороги, которую я купила тебе для того, чтобы ты построила на ней гостиницу и, сдавая ее в аренду, жила бы на полученные деньги после моей смерти? Кто это? Пак или Ли?
— Это был Пак сачжан.
— Я смотрю, — с сарказмом в голосе сказала Табакне, — в такие минуты у тебя хорошая память.
— Сестра, я никогда не держала зла на них, — все так же вяло отвечала мадам О, прикрыв глаза. — Я их всех одинаково любила, как свою первую любовь. Благодаря тому, что я любила их всей душой и телом, отдавая все, что я имела, я не держу на них зла и у меня нет печали в душе.
— Пойми ты, наконец, что это не любовь между родителями и детьми, а любовь между чужими людьми, так что, какой бы ни была она большой, не пора ли опомниться? Я имею в виду, почему их любовь сохранялась только до тех пор, пока ты содержала их? — с язвительной усмешкой спросила ее Табакне, в который раз протирая шкаф.
— Деньги, которые они у меня забрали, я решила считать «налогом». Когда я так думаю, мне спокойно, — ответила мадам О, не обращая внимания на ее усмешку.
