Когда после Февральской революции были открыты архивы Охранного отделения, тайное стало явным: Малиновский, один из самых близких к Ленину большевиков, оказался высокооплачиваемым агентом царской охранки. Ленину, еще до победоносного большевистского переворота, пришлось давать в Петрограде 26 мая 1917 года пространные показания по делу Р.В. Малиновского. Показания Ленина записал член Чрезвычайной следственной комиссии Н.А. Колоколов. Лидер радикальной социал-демократии, конечно, ни словом не упомянул о том, с какой яростью и убежденностью он в свое время защищал и отстоял провокатора.
Даже после всего ставшего известным Ленин весьма сдержанно характеризовал шпика: «Малиновский был, по моему мнению, выдающийся, как активный работник… Малиновский приезжал к нам, в общем, раз 6 или 7, во всяком случае, чаще всех депутатов. Он хотел играть главенствующую роль среди русских цекистов, бывал, видимо, недоволен, когда не ему, а кому-либо другому давалось нами ответственное поручение… ему бы хотелось более смелой нелегальной работы, и неоднократно на эту тему были разговоры у нас в Кракове… За его спиной стояла несомненно комиссия умных людей, которая направляла каждый его политический шаг…»{30}
Ленин не жалел о своей близости к этому человеку и ни словом не выразил огорчения по поводу своей долгой и исступленной защиты агента. Странно другое: неожиданно в 1918 году, когда власть была уже у большевиков, Малиновский возвращается в Петроград из Европы. Нет, там он не бедствовал: на провокаторстве «заработал» немалые деньги и мог устроить свою жизнь и за границей. Не исключено, что Малиновский, очень тщеславный, авантюрного плана человек, рассчитывал на снисхождение властей в связи с покаянием, а главное – на заступничество Ленина. Документов по этому поводу обнаружить не удалось, но по ряду косвенных признаков могу судить: Малиновский обращался за защитой к лидеру большевиков. Но Ленину он уже был не нужен. Суд был кратким, как и сам приговор: расстрелять. В своем письме Горькому Ленин однажды заметил: «Негодяя Малиновского не мог раскусить. Очень темное это дело, Малиновский…»{31}
«Темное» в основном из-за безапелляционности Ленина, который очень не любил признавать собственных ошибок, хотя на словах не раз говорил совсем другое. «Гении» ведь непогрешимы и неуязвимы.
Как видим, «гениальное злодейство» у Ленина весьма рельефно выражалось в уродливом соотношении политики и морали, интеллекта и добра. Это происходило от убежденности в первенстве классового над общечеловеческим, которое сформировалось у российского революционера, возможно, на самой ранней стадии «рождения вождя». Следствием этого «гениального злодейства» явился последовательный, до конца жизни, антидемократизм Ленина в политике.
