Этому Вики, естественно, радовалась, но, с другой стороны, как ни парадоксально, она не была так уж рада. Она была абсолютно уверена, что сам Гаррисон был верен ей, но было более, чем несколько случаев — каждый раз, когда он считал необходимым, чтобы одна из его альтернативных сущностей взяла верх над ним — когда его тело отсутствовало в её постели, зачастую две или три ночи напролет. Дважды она нашла доказательства его визитов к высококлассным лондонским девушкам по вызову, и ей было хорошо известно, что бывший «секретарь» Томаса Шредера, та самая Мина Грюнвальд, теперь живет в Мейфере, где Гаррисон (или, скорее, Гаррисон /Шредер) завёл привычку встречаться с ней.
Именно это было проблемой Вики, причиной её… да, ревности: что, хотя она знала, что ипостаси Шредер и Кених уважают частную жизнь Гаррисона, она не могла быть на сто процентов уверена, что он так же уважал их.
В конце концов, он был исходной, доминирующей частью, продолжающей проживать в собственном теле. Вики еще не совсем привыкла к мысли, что дополнительные ипостаси, получив временное господство, могут использовать это тело, чтобы утолить свой сексуальный аппетит. К счастью, ни одна из ассимилированных, или принятых, личностей не была откровенно сексуальной в собственном теле, иначе Вики, возможно, не смогла бы смириться со своими чувствами и эмоциями. Но, опять же, что она могла поделать? Она точно знала, что в буквальном смысле не смогла бы жить без Гаррисона. Или она так всегда считала…
Как бы то ни было, её уловка снова сработала, когда сочетание дешёвого бренди, её собственного тела и атмосферы греческого острова совершенно расслабило Гаррисона, что способствовало полному возрождению его подлинной личности. В восемь вечера он захотел прогуляться. Они поужинали в лучшей деревенской таверне, где он выпил ещё немного бренди местного производства; после чего они нашли дискотеку и танцевали всю ночь напролет, так что звёзды уже начали гаснуть в небе к тому времени, когда они вернулись в свои комнаты.
Гаррисон был уставший, пожалуй, слишком уставший, чтобы заснуть, и это заставило происходящие в его сознании вещи — возможно, много странных вещей — стать более очевидными. Он осознал, что должен об этом рассказать.
Переодевшись в лёгкие ночные одежды, они оба уже развалились на широкой, высокой, как принято на Линдосе, кровати, чтобы поговорить и выпить кофе. И через некоторое время Гаррисон спросил:
— Вики, как много я тебе рассказал? Я имею в виду — за всё время? Ты никогда не задавала мне много вопросов — никогда не заваливала ими меня, во всяком случае, — но сколько я действительно рассказал тебе?
