— Все мужики — сволочи!
Если за этой молодежью — будущее, то — ура! — конец света не за горами.
понедельник
Слишком я падок на красоту. Соблазнить меня — раз плюнуть. Я жертва женской прелести, как бывают, например, жертвы моды. Я не признаю себя виновным. Не моя вина, что я бабник и волокита. По-вашему — козел, по-моему — “beauty victim”[144].
вторник
Открытие Парижского кинофестиваля. После очередного просмотра сижу на ступеньках “Гомон-Мариньяна” возле хрупкой блондинки с огромными глазами Бемби, которая вот уже полчаса не сводит печального взгляда со своего мобильника. Эта сцена повергает меня в черную тоску. Я воображаю, что она ждет звонка, но никто не звонит, либо просматривает в записной книжке список своих бывших, настоящих и будущих любовников, и сердце ее трепещет под шелковым лифчиком, или что она перечитывает в сотый раз романтическую эсэмэску любимого мужчины… А она все вздыхает и с трагическим видом тискает свой телефон. Все-таки я поэтическая натура. Наконец, не выдержав, я подхожу к ней, спросить, как дела, а она мне орет в ответ:
— Блин! Я из-за вас проиграла! Я почти побила свой рекорд в тетрис!
Да-да, загадочная страдалица оказалась чемпионкой игр по мобильнику. (Я в своем репертуаре, мне бы хоть в “Гомоне” угомониться.)
Позже вечером Клотильда Куро не пришла в “Ренома галери”[145].
среда
Мне рассказали забавную историю: один мой приятель, светский гомик, завел роман с гинекологом и таскает его на все парижские пати. И сообщает, представляя его:
— Я без своего гинеколога никуда.
четверг
В продолжение моих размышлений о недоразумениях и подводных камнях интимного дневника мне хотелось бы процитировать отрывок из “Падения” Камю: “Авторы… исповедей пишут главным образом для того, чтобы ни в чем не исповедаться и ничего не сказать из того, что им известно. Когда они якобы переходят к признаниям, тут-то им и нельзя доверять: сейчас начнут подрумянивать труп”[146]. Странное было ощущение, когда Ги Жорж[147] признался наконец в своих преступлениях парижскому суду присяжных. Хорошо бы все писатели стали Ги Жоржами, чтобы их можно было припереть к стенке и ждать, пока они расколются. “Да, это сделал я, да, да, да, это я, простите, честное слово, никогда не буду больше врать”. Но писатели — это преступники, которые никогда не сознаются.
пятница
Вчера вечером Доминик Ногез сказал, уходя с собрания “Мастерской романа”:
— Я пошел, мне надо закончить роман.
— Я тоже ухожу, — заметил я, — мне надо начать роман.
