А Тимофей смотался нынче в Шихино со знакомым шофером, отыскал приемный пункт, расспросил, что к чему. Оказалось, на пункте охотника ценят. На пункте прейскурант печатный выставлен, чтобы честных людей не обжуливали; обозначена государственная цена за каждую шкурку. Зимний волк, например, стоит восемь рублей, плюс премиальные пятьдесят. Лисица красная центральная — от восьми до шести рублей. Белка первого сорта — шестьдесят копеек. Амбарная крыса, редкий зверь, стоит десять копеек. И кротовая шкурка тоже десять.
На приемном пункте заносят твою фамилию в специальную книгу, а рядом проставляют, сколько ты сдал и чего. В конце сезона подбивают итог. Поработаешь на совесть, могут тебя на Доску почета вывесить. Есть такая Доска почета, над прилавком красуется, вся в знаменах, серебре и морщинистом золоте.
— Нравится? — подмигнул приемщик, указывая на доску.
— Ну! — сказал Тимофей.
— Старайся. Имеешь, как говорится, шанс.
— Ври! — заявил Тимофей напрямки. — Куда мне, без ружья-то…
Тимофей не хотел, чтобы завлекали его как малолетнего. Он же понимает, что не способен еще с промысловыми охотниками тягаться. Если бы еще кротоловок побольше…
Но приемщик объяснил, что с промысловыми не надо тягаться. Тимофей может стать первым среди школьников. И тогда портрет все равно вывесят на доску.
— Как твоя фамилия? — спросил приемщик.
— Копенкин.
— Пионер?
— Вот так и подпишем: «Лучший юный охотник, пионер Копенкин, сдал тысячу шкурок».
— Ври. Тыщу не сдать.
— А сколько?
— Там видно будет, — подумав, ответил Тимофей. — Мы поднажмем, конечно.
3
Половина кротоловок была осмотрена, и уже четыре кротовых шкурки лежали в корзине Тимофея, натянутые на расправилки. Богато начался день.
Продавщица в магазине
Назвала меня свиньей,
Люди думали, свинина,
Стали в очередь за мной!
Тимофей распевал частушку, и сердце у него веселилось. Давно прошла сонная одурь, руки-ноги легко двигались, играючи; Тимофей совсем не устал, обойдя Губиловский лес.
По коровьей тропе, рябой от глубоких отпечатков копыт, усеянной овечьими орешками, Тимофей выбрался на просеку. Хотел пересечь ее, и тут неожиданно замер, остановясь.
На просеке возле реперного столбика «32–32» сидела какая-то женщина и громко всхлипывала. Женщина, видать, городская — в газовой прозрачной косыночке, в кургузой кофте без рукавов (ничего эта кофта не закрывала и смахивала скорее на лифчик), в короткой обтяжной юбке. И почему-то босая.
Тимофей постоял за кустом можжевельника, разглядывая странную женщину. Она Тимофея не заметила, хотя он двигался неосторожно, продирался в кустах, будто корова. Женщина ничего не услышала. Она сидела, наклонив голову в нелепой косыночке, обхватив плечи голыми тонкими руками. Комары, словно коптящий дымок, вились над нею, зудели… Женщина их тоже не замечала, только иногда вздрагивала и со стоном хлопала себя по шее или щеке.
