Пастор был среднего возраста, хорошо выбрит и обладал мягким глубоким голосом. Порой он цитировал писателей, которых жители побережья никогда не читали, как, например, Сомерсета Моэма. Но в большинстве случаев он ссылался на кораблекрушения, штормы и даже новейшую технику лова, и все его примеры и сравнения были всем хорошо понятны.
В конце он говорил о смерти. Но эта часть проповеди шла на допотопном языке.
— …Ангел смерти ждет указаний господа, который на земле живущих детей смертных велит скосить и домой отнести. Приказ дан сверху, коса сделала свое дело, и дитя человеческое вернулось обратно, в прах обратилось…
Единственная, кто плакал, была мать Мартти.
Саале повторяла про себя: «Это воля божья. Но для чего?» Она не слушала, о чем говорил пастор, она обращалась к богу. «Для чего?» — спрашивала она. И заметила, что упрекает бога.
— …О тех смертных, кто почил в бозе, мы не должны грустить и беспокоиться. Наш истинный дом по ту сторону мирского бытия. За вратами смерти царство божье светлое…
Пастор мгновение помедлил, чтобы сделать особое ударение на словах, которые он собирался произнести, и затем сказал:
— Но грешникам не попасть туда. Не все космические корабли достигают орбиты…
— Чушь порет! — сказал Танел со злой болью, и люди, стоявшие поблизости, услышали его.
Мать Мартти стала громко рыдать. Ее успокаивали.
Не сомнения пастора в том, что Мартти и все они попадут в рай, а пустота этого обряда похорон рассердила людей также, как в свое время церемония похорон директора комбината. Но когда друзья покойного, молодые рыбаки, все в черных костюмах, подняли на плечи белый гроб и двинулись через деревню к новому кладбищу, настоящая, глубокая траурная печаль вернулась к людям.
Наступило время лова камбалы.
В это позднее утро большая часть лодок уже вернулась в рыбачью гавань, и дети рыбаков пришли на помощь вынимать камбалу из сетей.
Море было тихим, лишь изредка оно, лениво пыхтя, подавало голос, ударяясь о камни. Репейники цвели, а цветов красивее не стоит и искать. Животные, помахивая хвостами, отгоняли мух. Одна черная и одна белая коровы, как свет и тень рядом, ходили парой у самой воды по берегу, песок которого звали господской солью — такой он был чистый и тонкий.
Чайки каркали, как вороны, и приемщик рыбы Пунапарт ворчал и придирался. Он упрямо требовал мыть ящики, потому что молоки и икра, скапливающиеся там, портят вкус свежевыловленной рыбы. Но с таким же успехом можно было кричать в пустыне. Подсобных рабочих не давали. На мойку тары смотрели сквозь пальцы — и так сойдет. Все равно спрос превосходил предложение!
