В казарме к Кефалину подошел Покорный.
— Может, тебе лучше отложить поход? — спросил он, — Не то, чтобы я имел что‑то против этой вдовы, но боевая готовность — это всё же боевая готовность. Что, если старикан объявит ещё одну тревогу ночью?
— Исключено, — сказал Кефалин, — мне это совершенно ясно. Старикан получил из Непомук приказ объявить боевую тревогу. А так как он любит поспать, а ночью холодно, он всё исполнил после обеда, и дальше оставит нас в покое. Сегодня абсолютно никакого риска!
— Хорошо бы, — сомневался Кефалин, — Что‑то мне всё это не нравится!
Тут прибежал Душан Ясанек, его лицо лихорадочно горело.
— Собрание комсомольского актива у лейтенанта Троника, — значительно сообщил он, — Начало через десять минут.
Покорный и Кефалин обменялись удивлёнными взглядами и, не говоря ни слова, направились в кабинет замполита. Лейтенант Троник выглядел очень важно, можно даже сказать, государственно.
— Товарищи, — заговорил он, едва комсомольцы сели к столу, — вы, конечно, понимаете, что такое повышенная боевая готовность! Это состояние, когда подразделение должно быть готово немедленно выполнить задачу любой трудности! Я рассчитываю на вас, товарищи, и особенно на рядового Кефалина, как на ротного агитатора, чтобы боевой дух, политическую сознательность и молодёжный энтузиазм вы распространили и на остальных членов подразделения! Товарищ командир и я уверены, что на вас можно положиться! Теперь идите в расположение и настойчиво воздействуйте на тех, кто не понимает значения повышенной боевой готовности, что нельзя к ней относиться легкомысленно или вовсе ей пренебрегать! Это всё, что я хотел вам сказать!
— Что скажешь? — спросил Покорны, когда они с Кефалином вышли из офицерского барака, — Тебе не кажется, что готовится что‑то необычное?
— Глупости, — заявил Кефалин, — именно усиленное изображение того, что что‑то готовится, убеждает меня в том, что на самом деле ничего не готовится. Поэтому я, как комсомолец и ротный агитатор объявляю, что вечером отправляюсь к вдове Шошолаковой!
Сразу после вечерней проверки Кефалин исполнил своё намерение. В наступившей суматохе он выскользнул из барака, перескочил ручей и тропинкой вдоль зарослей вербы направился к Яновицам.
Каких‑нибудь двадцати минут ему хватило, чтобы преодолеть расстояние от части до домика Магды Шошолаковой, где его уже с нетерпением ожидали.
Пани Магда была несчастной женщиной. Когда в сорок шестом году она выходила замуж за страхового агента Шошолака, она и не подозревала, что этот бледный и худосочный мужичок окажется её величайшим несчастьем. Пан Шошолак безмерно любил горячую и темпераментную Магду, трудился только ради неё, и планировал долгую жизнь рядом с ней. Но когда выяснил, что Магда изменяет ему с колбасником Бухтой, без размышлений распрощался с жизнью, повесившись на шнуре от кипятильника. Само по себе это событие не было такой уж страшной трагедией, и Магда бы скоро оправилась. Трудность заключалась в том, что пан Шошолак добровольно ушёл из жизни как раз 25 февраля 1948 года. Окружающие посчитали это политическим выступлением, и кое‑кто утверждал, что Шошолак не мог пережить победу трудового народа. Соответственно поступили и с его вдовой. Любовник, который как раз ловко перескочил из народно–социалистической партии в КПЧ, по тактическим соображениям её бросил, и Магда, причисленная к классовому врагу, могла поблагодарить лишь своё жизнелюбие и энергичность за то, что не воспользовалась шнуром от кипятильника по тому же назначению, что и её супруг. Она вела грустный образ жизни отверженной женщины, и зелёный свет надежды загорелся для неё лишь тогда, когда за городом расположился стройбат.
