— Стоять! — раздалось неожиданно, и перед солдатами объявился лейтенант Гамачек. — Что это за маскарад?
— Рядовой Ясанек ранен, — доложил Кефалин, — Попал киркой сначала себе сначала по зубам, потом по голени. Его состояние очень серьёзно.
— Ясанек, встать! — устрашающе заорал лейтенант, и бедняга Ясанек и впрямь начал выкарабкиваться из тележки. Весь белый от извёстки, он встал перед лейтенантом. При этом он слегка хромал, и изо рта у него текла кровь.
— Вот что, Ясанек, — сказал ему Гамачек, — вам, как мне кажется, вкалывать не хочется, и поэтому вы подстроили что? И поэтому вы подстроили ранение. На фронте некоторые уклонисты стреляют себе в руку или в другую конечность, чтобы не идти в бой. И вы у меня тоже решили попробовать! Ясанек, Ясанек! Вы хотите уклониться от исполнения обязанностей! Молчать, сейчас говорю я! Если хотите, чтобы мы с вами ладили по–хорошему, идите вон туда к насосу, прополощите рот и возвращайтесь на рабочее место! По окончании работы вас осмотрят.
Ясанек обиженно всхлипнул, но послушался.
— А вы, товарищи, — обратился лейтенант к остальным, — запомните, что покидать рабочее место что? Покидать рабочее место запрещено!
— У нас человеческая жизнь превыше всего, товарищ лейтенант, — отозвался Кефалин.
Лейтенант осклабился.
— Эти сложности, Кефалин, — сказал он, — можете спокойно из головы выбросить. Людей на свете полно.
Чехословацкий священник Штетка и угонщик Цимль неспешно перебрасывали песок к бетономешалке.
— Собственно говоря, я прогрессивный человек, — сказал Цимль, — потому что я с детства рос без вероисповедания. Мой отец от церкви отошёл, потому что учитель закона Божьего порол его розгами. Мама тоже говорила, что если бы какой‑нибудь Господь Бог существовал, то он не мог бы её покарать таким засранцем, как я, потому что она перед ним ни в чём не провинилась. Получается, что я безбожник, но скажу честно, к религии всегда испытывал уважение. Когда встречу монашку, так и тянет снять шапку, и никто на свете меня не заставит украсть из костёла золотую чашу или что‑нибудь вроде того!
Штетка молча кивнул. Он не привык манипулировать лопатой, и ему было трудно дискутировать одновременно с работой.
— Так вот ты, значит, священник, — продолжал Цимль удивлённо покачивая головой, — Ничего, что я тебе не буду говорить»святой отец»?
— Напротив, — сказал священник, — поскольку я служитель церкви, где этот титул не используется.
Цимль на него посмотрел недоверчиво.
