— Вам не случалось бывать в Нью-Йорке? — спросила она.
— Боюсь, что нет. А почему ты спрашиваешь?
— Так, мне просто показалось. — Она бросила взгляд на маму, которая разыгрывала из себя светскую львицу, наблюдая за дочкой и незнакомым мужчиной.
— А теперь Рэчел пора идти, — сказала мама. — Может быть, она еще к нам заглянет, перед тем как в половине десятого мы должны будем вас покинуть.
— Спасибо за песню, — бросил мужчина. — Всего тебе доброго.
Он вернулся за свой столик.
Рэчел вытерла руку о юбку. Ту руку, которую он пожал. В один прекрасный день она встретит черного, встречавшегося с ее отцом, который приедет из Нью-Йорка. По какой-то непонятной ей самой причине она была уверена, что это непременно случится.
Рон вышел из мотеля «Каса Эрнандес» в таком возбуждении, что даже забыл, где припарковал свой фургончик, который на самом деле остался выше по улице у закрытой бензоколонки. Он бросил взгляд на стоянку мотеля, потом пошел к другому мотелю, расположенному по соседству, и стал искать машину там. Должно быть, ее отволокли на площадку для брошенных машин. Или украденных.
— Вот и отлично, — пробурчал он себе под нос и пошел к перекрестку, где легче было взять такси.
Солнце уже клонилось к закату, но жара дня отдавалась от мостовой, и очень скоро с Рона градом катился пот. Ему вдруг пришло в голову, что, если он помрет от инфаркта, Рэчел об этом как-то узнает. Вчера прямо на улице скончался мужчина…
На полпути к перекрестку он вспомнил, что оставил машину у бензоколонки и пошел в обратном направлении. В кабине было жутко душно; ему бы следовало оставить чуть открытым окно. Он включил двигатель, и заработал кондиционер. Сколько рюмашек он пропустил? Точно Рон и не помнил. Две, наверное. Или, может быть, две двойных. Он потянулся к бардачку за фляжкой, которую всегда держал про запас. Раньше, когда он пропускал пару рюмочек, ему казалось, что все видят его насквозь. Официантка бывало спрашивала:
— Вам выписать счет? — А ему казалось, она говорит: «Отваливай отсюда по-быстрому, извращенец».
На похоронах отца какая-то женщина сказала ему, что он всегда был другим, и тут же добавила:
— Если, конечно, не брать в расчет тостеры твоей матери и прочую дребедень. — Ее улыбка, казалось, кривилась от брезгливости.
Правда, теперь такого рода параноидальные явления его особенно не волновали. Порой ему даже хотелось, чтобы они оставались при нем, лишь бы спало это мучительное напряжение, эта тоска… Он не мог поверить своим глазам, когда увидел, как Рэчел вошла в бар и начала петь, причем дело здесь было не в том, что невинная девочка выступает на сцене, и даже не в том, как она улыбается и покачивает детскими бедрами. Какой нужно быть матерью, чтобы заставлять дочку так себя вести? Разве это не надругательство над ребенком, когда девчушку в возрасте Рэчел заставляют петь в баре?
