Начинал говорить о "Слове" Мефодий Васильевич неожиданными словами:
- Мы с вами уважаем гражданскую литературу, такую литературу, когда к нам обращается не только поэт, но и гражданин, когда он зовет нас, волнует, побуждает к действию... Представьте себе, такой поэт, великий поэт, страстный, настойчивый, жил в XII в. и оставил нам свой горячий призыв, призыв гражданина! Юноши, если кто-нибудь, когда-нибудь перед вами начнет поносить гражданскую поэзию, напомните ему "Слово о полку Игореве". Впрочем, давайте читать.
Он поправлял очки, подносил книгу к близоруким глазам и, уже волнуясь, приступал к чтению. Читал он просто, без приемов декламаторских, но он умел незаметно вложить в каждое слово столько чувства, такую убежденность, что древнее слово неожиданно хватало за сердце.
"А мои ведь куряне опытные витязи: под трубами повиты, под шлемами укачаны, концом копья вскормлены; дороги им известны, овраги им знакомы; луки у них натянуты, колчаны открыты, сабли отточены..."
Мефодий Васильевич опускал книжку, смотрел на нас строго поверх очков и говорил глухо, сберегая старые силы:
- Видите, были люди, доблестные люди, сильные, воспитанные для борьбы... Юноши, эти люди были мужественны, и они знали, что за ними стоит русская земля. Знали, семь веков назад знали, знали, может быть, не хуже, чем мы с вами. Смотрите, как они умирали.
Он читал дальше:
"С утра до вечера, с вечера до рассвета летят стрелы каленые, гремят сабли о шлемы, трещат копья харалужные...
...На третий день к полудню пали стяги Игоревы!" Читая это, старик уже плакал, плакал странно: в его голосе не было слышно слез, они сбегали из-под очков и терялись в спутанной седой бороде.
Он снова опускал книгу, снова смотрел на нас, и мы не могли оторваться от его лица. Он спрашивал у нас сурово, как будто и мы виноваты в чем-то:
- Отчего? Отчего погибли эти доблестные сильные люди, любящие свою русскую землю?
Так же сурово, с неотразимым осуждением, он читал дальше:
"...ибо говорил брату: "Это мое и то мое же". "Не победоносным ли брежием себе волости вы расхитили? К чему ваши золотые шлемы и копья польские и щиты?!"
Старик уставал от горя и сдержанности, он опускал голову и говорил тихо:
- Юноши! Много страдания у этого поэта. Это было трудно видеть, как погибает русская земля, как погибают доблестные люди от эгоизма, от жадности, от разделения: "Это мое и то мое же". Так погибала красивая, богатая, мужественная Русь. Может быть, и сам поэт погиб где-нибудь в Половецких степях.
