Гоблин | страница 57
Ладно, об Украине думать ещё рано, сначала мне надо выбраться из Сутоморе. Я двинулся вдоль набережной. Набережная пляжа Сутоморе – это два с половиной километра магазинчиков, лавок, баров и кафешек. Я, разыскивая парикмахерские, заходил пропустить бокал пивка в каждую открытую забегаловку, попутно запоминая расположение служебных выходов и камер видеонаблюдения. Парикмахерские тоже попадались, но во-первых, они были ещё закрыты, а во-вторых, они мне не нравились – везде торчат камеры. Я уже подумывал, а не купить ли мне бритвенные принадлежности и, закрывшись в кабинке какого-нибудь туалета, соскрести растительность с лица самостоятельно? Но тут мне повезло, я нашел крошечный салон, в котором камер, по идее, было быть не должно.
Пошлявшись ещё сорок минут по ближайшим барам и прикупив в сувенирной лавке солнцезащитные очки и «капитанку с крабом», я подошел к салону ко времени его открытия. Табличка «OPEN» уже висела на двери. Я толкнул дверь и под звон колокольчика вошел в салон.
В массивном клиентском, напоминающем медицинское, кресле в майке, шортах и сланцах на босу ногу сидел, по-видимому, сам татуировщик. Внешностью татуировщик чем-то смахивал на актёра Микки Рурка, правда, с усами Сальвадора Дали, только, в отличие от обоих, все его открытые части тела, исключая разве что лицо, были покрыты татуировками из сплетающихся змей, драконов и хрен знает каких-то причудливых химер – сразу и не разберёшь. При моём появлении татуировщик поднялся.
– «Велком», – пробасил татуировщик, по-видимому, признав во мне иностранца, и, радушно улыбаясь, пригласил меня присесть в освобожденное им кресло.
– «Лабас ритас», – чтобы подчеркнуть, что я действительно иностранец, поприветствовал я его по-литовски. За полгода проживания в Черногории я уже свободно читал и понимал, но разговаривал на сербско-черногорском с большим украинским акцентом.
Я сел в кресло, татуировщик устроился рядом со мной на табурет и подкатил ко мне тележку с каталогами татуировок.
– Нет, нет. Тату мне без надобности. Я просто хочу побриться и постричься, – сказал я на сносном сербском.
Улыбка на лице татуировщика медленно из радушной изменилась на сдержанно-вежливую:
– «Сори», это салон тату, а не цирюльня, – сказал татуировщик.
– Прошу прощения, но на витрине вашего салона написано: «Салон тату и интимных причёсок», – возразил я.
– Ещё раз прошу меня извинить, но я не брадобрей, я художник. Брить бороды мне совершенно неинтересно, – с обидой в голосе сказал татуировщик.