— Хороша. Ах, как хороша! — услышал Симеон рядом с собой голос Анджело Майорано.
— Что?! — Гаврас потянул оружие из ножен.
— Ну-ну, не так скоро! — На губах фрязина зазмеилась глумливая усмешка. — Во-первых, не станет же преславный отпрыск повелителя Херсонеса отрицать истину, доступную всякому, кто имеет глаза. А во-вторых, если монсеньор турмарх перережет мне горло, мне будет крайне сложно передать вам то, что вашему покорному слуге украдкой нашептала служанка достославной госпожи севасты перед тем, как мы отправились на встречу с этим неотесанным медведем, по Господнему недосмотру носящим ромейское прозвание.
— Если ты смеешься надо мной, я убью тебя.
— Да уж, что может быть глупее, чем служить гонцом любви?! Монсеньор, я отнюдь не трус, однако дорожу собственной жизнью. Прощайте, и да поможет вам Господь и святые угодники!
— Нет, стой! — Симеон ухватил фрязина за рукав. — Что ты хотел сказать?!
— О нет, не удерживайте меня. — Тот ловко вывернулся и прошипел сквозь зубы. — И вовсе незачем так голосить.
— Прости, я вспылил, — поморщился Гаврас. — Что тебе велено передать?
— Вы, должно быть, знаете, монсеньор, — после минутного колебания почти шепотом заговорил Мултазим Иблис, — что со своей персиянкой севаста порою куда откровеннее, нежели со всеми прочими.
— Да, — кивнул херсонит, — наверное, да.
— Сегодня, когда госпожа Никотея прихорашивалась утром перед зеркалом, она вскользь упомянула Мафраз, что дни ее вольной юности заканчиваются, что вскоре она будет мужней женой и, хотя этот брак так ожидаем всеми, ей грустно осознавать, что она так и не познает радостей любви.
Тогда Мафраз рассказала ей одну из множества своих побасенок о том, как шах Гарун-аль-Рашид с братом гуляли у озера и увидели чудовищного великана, который выходил из водных глубин, неся под мышкой огромный сундук. Гуляющие сочли за благо спрятаться на дереве. Когда великан уснул, из сундука выбралась прекрасная девушка и, увидев среди ветвей дерева мужчин, велела им спуститься и тут же овладеть ею прямо на сундуке. Иначе она угрожала разбудить ужасного мужа. Когда же те насладились ею, и не по разу, блудница заставила их подарить ей по драгоценному перстню. А в ответ на вопрос, зачем ей это было нужно, показала ожерелье из множества разнообразных перстней, сказав, что муж ее страшный ревнивец и это ее так донимает, что она готова отдаться первому встречному, лишь бы досадить ему, и с каждого она берет на память перстень. Госпожа Никотея разгневалась, но… как бы это сказать… не слишком. Она заметила, что подобная разнузданность — грех. Но пока она еще свободна пред Богом, в то время как сердце ее, увы, не свободно.
