— Не вели казнить!
— Ну что еще? — рыкнул государь.
— Мстислав вон ускакал, — не поднимаясь с колен, запинаясь на каждом слове, жалобно проговорил слуга. — Я ему сказывал, а он ни в какую. Подавай, говорит, ему коня, и все тут. И умчал вон.
— Куда это он вознамерился? — гневно сдвигая брови, вопросил Владимир Мономах.
— Сказывал, в Выдубич, к старцу Амвросию.
— Не напрощался еще? — Великий князь грохнул посохом в деревянное крыльцо, и оно загудело от тяжелого удара. — А ты, дуралей, забыл, чей хлеб ешь? — Увесистая изукрашенная палка опустилась на согнутую в поклоне спину. — Вернуть немедля! — громыхнул Великий князь. — Я, поди, еще жив, не рано ли удумал отцову волю в грош не ставить, ослушник? Немедля вернуть! Уж в дальний путь ехать пора, а он, вишь, помчал, ладана не нанюхался!
— Да вон он, кажись, скачет, — раздалось от ворот.
Владимир Мономах поднес руку к глазам козырьком.
— Не он то. И конь не его, и сбруя, кажись, ромейская. Никак гонец.
Между тем всадник на взмыленной лошади влетел в распахнутые ворота и буквально свалился на руки подбежавших гридней.
— Пресветлый государь! — едва отдышавшись, опираясь на руки воинов, начал еле стоящий на ногах посланец. — Мой господин архонт Григорий Гаврас, по всемилостивейшему повелению божественного василевса ромеев Иоанна Комнина, сообщает родственнику своему, могущественному кесарю русов: в столицу твою движется высокое посольство нашего императора. И дважды еще не успеет взойти солнце, как оно будет здесь.
— Час от часу не легче, — оглядываясь на ждущих сигнала гридней, на запряженные возы, пробормотал Владимир Мономах. Но, обернувшись к гонцу, милостиво кивнул: — Что ж, примем с радостью и почетом. А его, — он кивнул челядинцам на выбившегося из сил вестника, — накормить, напоить да спать уложить. Ишь, — вздохнул он, когда место перед крыльцом опустело, — принесла нелегкая.
* * *
Стефан Блуаский быстро захлопнул веки, точно ворота крепости перед носом у наступающего противника. Два янтарно-желтых глаза с обсидианово-черными зрачками глядели, казалось, прямо на него, прожигая насквозь одежду и кольчугу. Для верности принц закрыл лицо руками и заорал во всю мочь:
— Рулевым отвернуться! Кто посмеет уйти — убью!
Но, казалось, никто на корабле не слышал этого крика. Каждый сейчас видел ужасающие глаза, прожигающие взглядом живую плоть, и зубчатую спину длиною ярдов в двадцать, волнами перекатывающуюся в соленой пене.
— Кракемар! — Вопль ужаса летел со всех сторон, множился, сотрясая корабль до ощутимой дрожи.
