– Это что тут такое происходит, граждане молодёжь?
Вопрос был задан старшиной милиции Бородкиным с седла бесшумного мотоцикла. Вопрос негромкий и всего из семи слов, но каждое из этих слов было весьма плечистым, и моментально образовался коридорчик от мотоцикла с антенной к Эдюле Евсееву с гитарой и его зеркальной копией. Больше того, моментально завелись моторы всех пяти автобусов, и кавалькада, гремя песней, исчезла в снежной мгле.
– Садитесь, Евсеев, – печально проговорил Бородкин.
– Можно Толику в коляску, товарищ старшина? Он нервный, – попросил Эдик.
– Можно, – кивнул Бородкин.
– А вот как же с ёмкостью, товарищ старшина? – Эдик почесал в затылке.
– Ёмкость опечатаем.
– А можно нам вина попробовать, товарищ старшина? – спросил Толик за Эдика.
– Хотите усугубить? – спросил Бородкин с сочувствием.
– Не-ет.
– Тогда садитесь.
Эдик усадил зеркальную копию в коляску, поправил ему шарфик, застегнул попону, сам сел на второе седло, обнял старшину за мускулистую талию любителя «железной игры». Бородкин устало сказал в свою «ходилку-говорилку»:
– Орёл, Орёл! – Я Кочет, Кочет! Евсеева взял, сейчас будем.
По дороге Бородкин клевал носом, просыпаясь, вспоминал плоды своих заочных мук, заученные главы Конституции СССР. Эдик с Толиком тихо стенали на мотив собственной песенки «Однажды я попал под самосвал». Не карузисто что-то получалось, конец дня оборачивался типичным Не-Карузо!
Вдруг за сугробами, за манекенами, за консервными пирамидами в огромных стёклах магазина «Пчёлка» мелькнули две чёрные головы в нахлобученных всепогодных восьмиклинках. Сквозь зеркальные анфилады, не чуя беды, с мешком денег за плечами и с ржавым наганом в кармане спокойно шествовал многодетный инкассатор Шилейкин.
– Толик, у Петьки Ухова рашпиль, – шепнул Эдик.
– А у Валдманиса за пазухой чугунная статуя, – горячечно пробормотала зеркальная копия.
– Чокнулись парни. Ходу! Толик, ходу!
Старшина Бородкин шептал наизусть статью Конституции о неприкосновенности жилищ.
Эдик и Толик, как борзые, перепрыгивая через сугробы, неслись к братьям-разбойникам.
– Алё-мужики! Кончайте! У Шилейкина три пацанки дома пищат; Кончайте, кончайте… Айда, маг покрутим, потрясём костями. Алё, припухнете ведь! Томас! Слыхал хохму – рыло, как мыло, а мыло со склада… А – ха-ха-ха-ха… A-xa-xa-xa…
– Вот тебе, курва, за срыв операции!
Рашпилем в живот, а по балде «академиком Павловым», и хана – отваливай копыта…
В закатный час лучи косые солнца сквозь кипарисы освещали корты: на них пузырилось шикарное Карузо и поднималось в небо, уползая в металлолом, который ты всей школой… тяжёлая кровать стояла боком велосипеды ржавою гирляндой висели на Ай-Петри вся Дуалта развинченно вихлялась на последнем болте голландском баки унитазы кастрюли крышки саксофоны тросы и якоря и бочки с-под солярки и швейные машинки кофеварки ножи и вилки тормоза колёса троллейбус новенький чугунная решётка буксир «Алмаз» за исключеньем каши киоск «Луна» лучи косые солнца закатный ветер гребешком по травке и по воде по пляжам и по парку «прощай Карузо» получались буквы.
