Возле запертой двери, ведущей в подсобное помещение, он обнаружил дохлую ворону и несколько смятых окурков, которые кто-то тушил о мертвую птицу: наверно, для развлечения. На стене было написано слово «почему». Танич вышел из магазина. Оглядевшись, он решил обследовать соседний многоквартирный дом. Двери в подъезд были закрыты все, кроме последней, которая была чуть-чуть приоткрыта, и оттуда пахло по-особенному, как пахнут все покинутые дома. По заваленной мусором лестнице Танич поднялся на шестой этаж. Лестничные площадки этого дома выглядели гнусно, но Танич понимал, что они были такими и тогда, когда здесь жили люди. Стены покрывали глубокие царапины, штукатурка с потолков осыпалась, этажные щитки были взломаны и выпотрошены, электрические счетчики и автоматические выключатели пропали, а кое-где этажные щитки исчезли полностью, со всем внутренним содержимым, и наружу торчал голый кирпич. Неизвестные поснимали батареи отопления, забрали трубы, а что не смогли или не успели забрать, чтоб продать по сходной цене, то крушили тяжелым сапогом, и на стенах опустевших квартир писали матерные слова и выражения. В распахнутых дверях гулял ветер, вырванные с мясом оконные рамы лежали на разбитом паркете, по углам располагались батареи запыленных бутылок. Комнаты были завалены досками, штукатуркой, разломанной мебелью, старыми газетами, журналами и книгами. В одной из книг Танич обнаружил старую, советских времен почтовую карточку. «Здравствуйте, мои родные! — было написано в карточке. — Крепко вас целуем, поздравляем с 1 мая, желаем радости, счастья, здоровья и всем долгих лет жизни, Галочку особенно. У нас изменений нет, Коля пишет, но почему-то реже, объясняет однообразием жизни. Я работаю как лошадь, мама мучается желудком, осталось от нее половина. Таня кончает 8 класс, переводить надо в другую школу на два года. Поет. Есть тройки. Большая, а я старая. Что будет дальше? Как мама, сестра? Пиши, Люда. Лера». Танич прочел и положил карточку обратно между страниц забытой, ненужной книги и отправился дальше. Почти в каждой комнате он находил кучу засохшего дерьма, как явный признак органической жизни, которая всё еще наведывается в эти мертвые кирпичные места. В ванной из-под осколков разбитого кафеля Танич вытащил розового пупсика с глазом, проткнутым гвоздем; кто-то проткнул глаз, а вынуть гвоздь забыл или не захотел, потому что у него были другие, более важные дела, и Таничу пришлось вынимать гвоздь самому. С дыркой вместо глаза пупсик казался грустным, и Танич подул на него, чтоб игрушка ощутила человеческое тепло как когда-то, когда с ней играла неведомая Таничу маленькая девочка. Затем Танич положил игрушку обратно, для памяти, и, не желая здесь больше оставаться, быстро спустился вниз: ему не хотелось задерживаться в запечатанных пространствах кирпичных гробов. На свежем воздухе он вздохнул с облегчением. Покрутив головой, он увидел на другой стороне улицы тот самый забор из сетки «рабица» с фотографии; справа располагался сгоревший дом. Ворота, к счастью, были открыты. Во дворе стояла машина, и Танич насторожился; похоже, он здесь не один. Танич обошел машину, озираясь, чтоб не пропустить удар по голове; потом заглянул внутрь: салон был пуст. Ему послышались какие-то голоса из низкого здания слева. Он на цыпочках подошел к распахнутой двери, заглянул внутрь и остолбенел. На бетонном полу среди холмов мусора стояла «газель». Та самая, с цельнометаллическим кузовом. Приглядевшись, Танич различил следы шин в засохшей грязи. Возле «газели» уютно разместился маленький раскладной столик с угощением: это поразило Танича более всего. В глубине души он не ожидал, что найдет на складе хотя бы что-нибудь. Даже машина, стоявшая во дворе, не смогла поколебать его уверенности, что он зря сюда приехал. Однако с фактами не поспоришь: перед ним «газель» убийцы. Водительская дверца приоткрыта. На сиденье ящик водки. Господи, подумал Танич, с ума сойти.
