Кошевой схватился за голову.
— Боже, — сказал он, — я разочаровывался в ваших способностях, потому что вы… — Он замялся. — Ну… вы бухали без продыху, но даже тогда я защищал вас перед Пал Иванычем… — Он замолчал, продолжая беззвучно раскрывать и закрывать рот.
Оля прижималась щекой к плечу Кошевого. Гордеев думал, что после его рассказа она отодвинется от Кошевого, но она не отодвинулась, наоборот, обняла его, со страхом глядя на пистолет, лежавший у Гордеева на коленях. Если пристрелить их обоих, со скукой подумал Гордеев, меня посадят, а может, и нет; может, отец меня отмажет, дадут условный срок, да какая разница дадут или нет, я смогу жить и так и этак, не думая ни о чем, ни о чем не переживая, не считая еды и сна; так живут многие, почти все, и я тоже смогу так жить, зачем мне быть другим. Его и впрямь стало клонить в сон. Я не спал трое суток, подумал Гордеев, и вот результат: заторможенный и вялый, как полудохлая рыба на прилавке. Сейчас Кошевой кинется на меня, схватит пистолет и выстрелит мне в голову; наверное, так будет лучше, потому что я пес, которого давно пора усыпить.
Однако Кошевой не спешил кидаться на него. Он поднял лицо, мокрое от слез, и умолял срывающимся голосом:
— Пожалуйста… не надо… пожалуйста…
Гордеев молчал.
— Я не хочу, — сказал Кошевой, — я только недавно… ну… проснулся… нашел смысл… то, ради чего можно жить… — Он бросил взгляд на Олю. — Не хочу… пожалуйста, не надо… — Его руки тряслись, он попытался взять бокал с шампанским, но уронил его, и шампанское полилось на пол, покрывая старый паркет белой пеной.
Гордеев молчал.
— Это не я, — горячо заговорил Кошевой, ладонью вытирая выступивший на лбу пот, — клянусь, это не я; но я знаю человека, который это сделал или, по крайней мере, передал убийце ваши слова про ботинок и про этот чертов телефон, я рассказал ему всё, в этом моя вина, но, клянусь, это не я, я не убивал, я никого в жизни не убивал, мне даже страшно об этом подумать, потому что я сам до чертиков боюсь смерти; господи, Гордеев, вы бы знали, как я боюсь; пока я не встретил Олю, я просыпался среди ночи и слышал чье-то отвратительное дыхание в темноте, я включал свет, но никого рядом не было, и я всю ночь сидел со светом, как маленький ребенок, я боялся спать, потому что мне казалось, что я умру во сне, просто не смогу выбраться из пропасти сна; я столько лет ходил в качалку, сам не зная зачем, жил в одиночестве, стоя на пороге, за которым ничего нет; вы понимаете меня, Гордеев? За этим порогом ничего нет!! — Он почти хрипел от натуги, потому что произнес подряд без запинки большое количество слов; его глаза вылезли из орбит, а ногти впились в обивку дивана.
