— Покажи мне, — потребовал он наконец.
* * *
Босой, облаченный только в старую рубашку Арбели и в рабочие штаны, Джинн стоял у ограды Кастл-гарденз на южной оконечности Манхэттена и не отрываясь смотрел на залив. Арбели стоял рядом, но вплотную приблизиться не решался. Одежду они отыскали в куче ветоши у него в мастерской. Штаны были в пятнах от припоя, а рукава рубашки — в давно прожженных дырах. Арбели пришлось научить своего гостя застегивать пуговицы.
Пораженный открывшимся видом, Джинн перегнулся через низкую ограду. Он был жителем пустыни и никогда еще не видел такой массы воды. Она плескалась о камни у самых его ног и словно старалась подобраться еще ближе. Полуденное солнце таяло в ней и окрашивало непрерывно колышущуюся поверхность в разные цвета. Почти невозможно было поверить, что все это не мираж, созданный специально, дабы сбить его с толку. Казалось, в любое мгновение и город и вода могут растаять в воздухе, уступая место знакомым холмам и степям Сирийской пустыни, служившей ему домом почти двести лет. Но минуты текли и текли, а Нью-Йорк и вода упрямо оставались на месте.
Как же, спрашивал себя Джинн, он оказался здесь?
Сирийская пустыня — далеко не самая суровая и бесплодная среди арабских пустынь, но все-таки она может показаться очень неприветливой тому, кто не знает ее секретов. Именно здесь в седьмом веке, как позже назовут это время люди, и родился Джинн.
Из множества кланов джиннов — а они порой сильно отличаются друг от друга и наделены разными приметами, свойствами и способностями — он принадлежал к самой могучей и умной. Его внешний облик был непостоянен, как дуновение ветерка, и так же невидим для людей. В этом подлинном облике он повелевал ветрами и перемещался на них по всей пустыне. А кроме того, он мог принимать вид любого животного, и тогда тело его становилось по-звериному плотным, словно состояло из костей и мускулов. Он смотрел на мир глазами зверя и ощущал его звериной кожей, но внутри всегда оставался джинном, порождением огня, так же как люди являются порождением земли. И, как все прочие джинны — от отвратительных, поедающих мертвечину гулей до хитрых озорников-ифритов, — он никогда не оставался в одном облике надолго.
Как правило, джинны тяготеют к одиночеству, и нашему Джинну это свойство было присуще более, чем другим. В юности он иногда принимал участие в традиционных ритуалах и воздушных битвах, так популярных среди его сородичей: воспользовавшись каким-нибудь незначительным предлогом или распрей между кланами, они призывали на помощь ветры и, оседлав их, бросались в битву. Сотни джиннов взмывали в небо, порождая сотни смерчей, воздух наполнялся песком, и все прочие обитатели пустыни прятались в пещерах или хотя бы в тени скал, ожидая конца шторма.
