Я вылез из воронки и увидел, как смачно, жирно, жарко, скатывая клубы дыма под насыпь, горит наш эшелон. В траве ползали и кричали раненые. Их заваливало дымом. Я снова судорожно поискал маму и четырехлетнюю сестренку Алю, но их снова нигде не было: ни среди кричащих, ни среди неловко и молчаливо лежащих. Лежащие все были женщины в отпускных нарядных платьях и так же празднично одетые дети. Под ярким утренним солнцем это напоминало уснувший пикник.
То, что было, было невозможно, но все-таки это было. Я сунулся к спрятавшейся в траве девочке, которая белым бантом и платьицем и белыми носочками на загорелых ножках показалась мне похожей на Алю, и отпрыгнул, когда разглядел, что у нее нет головы...
Задыхаясь от валящего с насыпи смрада, я проснулся, отодвинул вместе со стулом полную окурков пепельницу, вытер слезы и снова уснул. И тотчас в меня вцепилась Аля. Это было уже на станции, куда я не помню как попал. Не то что не помню сейчас, забыл, — не помнил и тогда, в 1941 году. Станцию бомбили, и Аля сидела в яме, в которую я скатился. Она молча и страшно впилась в мою одежду руками и только тряслась. От ужаса она разучилась говорить.
Потом, пылающая в жару, с запекшимися белыми губами Аля лежала на затоптанном полу, у стены, в забитом беженцами вокзале. У меня одно было на уме: надо ее напоить. Но как? Как?! С замиранием сердца я взирал на привязанную к пустому баку жестяную кружку. Но не мог же я ее украсть?! И оттого, что я не мог ее украсть, я чувствовал себя дрянью, выродком. Я просто свихнулся на этой кружке. Кружка не отпускала мой взгляд. Истерзанный ею, я бросился за пути и стал метаться за пакгаузами по кукурузе, скуля и отчетливо понимая, что уж здесь-то и подавно нет никакой воды. Но что-то делать было нужно — хотя бы вот так истерично метаться по кукурузному полю. Лишь бы не видеть лежащее на заплеванном полу беспомощное Алино тельце. Я был раздавлен свалившейся на меня впервые в жизни — и сразу такой! — ответственностью. Нет, не сохранить свою жизнь и жить, а сохранить жизнь другого. Вот что надо для того, чтобы жить! Я кинулся назад через рельсы, но Али там, у стены, в углу, уже не было. Я никогда не видел более пустого места. Я почувствовал, как ужас вырвал из меня мою душу.
Я молча лазал по окнам инфекционного барака, куда санитары унесли мою сестричку. Вышла женщина в белом халате.
— Тебе чего, мальчик?..
Выслушала, ушла, вернулась:
— Мальчик, твоей сестры больше нет... Ты бы шел себе, мальчик!
