Хроникёр | страница 2



Я не виделся с Бочугой с послевоенных лет, с тех пор, как навсегда покинул Воскресенский затон и мы с тетей вернулись в послеблокадный Ленинград. И должен признаться, что потребности видеть его не испытывал. Но на одной из конференций неожиданно мы столкнулись. Он меня не узнал. Испытывая какое-то неприятное, оскорбляющее меня волнение, я назвал себя. Он ухмыльнулся и протянул руку: «Здорово, Рыба!» Я пожалел, что возобновил знакомство. Ни образование, ни время не облагородили и не смягчили его.

Будучи в Москве, я счел возможным попросить его гостеприимства. Он жил очень удобно, в самом центре, на Арбате, в двух шагах от проспекта Калинина, в доме, построенном для героев гражданской войны. Не знаю, какое отношение к героям гражданской войны имел Алексей Владимирович Бочуга, но квартира у него была завидная. Две комнаты, соединенные какой-то умиляющей, под старину, аркой, прочная, тяжеловатая мебель: темные книжные вместительные шкафы, широкие удобные диваны; навощенный паркет, бой старинных часов, тишина. Я зачастил к нему из Ленинграда. Нельзя сказать, что он был радушный хозяин. Откроет дверь, узнает, — «Жратва в холодильнике!» — и, кивнув в сторону кухни, предоставив самому тебе разбираться, сосредоточенный, уходит под арку, к своему столу. В нем не было внутренней деликатности. Особенно возмущала меня его манера внезапно и спокойно вставать и уходить, если собеседник переставал его интересовать.

Не знаю, что за сила тянула меня к нему. Но и он мне отплатил за мое любопытство. Неожиданно появился у меня в Ленинграде и бросил на мой стол тяжелую рукопись: «Дарю. Надоела!» Нечего сказать, хорош подарочек! Ему, значит, работать над своей рукописью надоело — и он принес ее мне? Возмущенный крайне, я забросил его рукопись на шкаф, но через час, не выдержав, влез на стул, снял ее со шкафа и с пристрастием стал читать.

Сперва я читал просто с недоумением, а потом возмутился. Я почувствовал себя оскорбленным! Откровенно сказать, я все ждал, что он извинится за то, что отравил мое детство. Но тут я увидел, что он не только не сожалеет, он умиляется тем, что было!

Объяснюсь. К концу 1941 года в Воскресенском затоне — кондовом мазутном рабочем поселочке на берегу Волги— к трем-четырем тысячам местных жителей прибавилось несколько сот эвакуированных. Среди эвакуированных был я, автор и герой своей книги Алексей Бочуга, еще один герой — Федя Красильщиков. А третий герой книги — Курулин Васька — был из местной, скажем прямо, шпаны. И теперь Бочуга живописует эту оцепенелую, сжавшуюся от ужаса, пахнущую вошебойками и выносными уборными, а затем очнувшуюся, раскаленно повеселевшую, расхристанную, напоказ, в нос лохмотьями жизнь. Вот-де мы такие откуда! А какие «такие»?