(которую он впоследствии приписал Уинстону Черчиллю). В следующем году он приравнял 1959-й к 1939-му году
[58]. Сегодня это выглядит безнадежно преувеличенным.
Мы должны напомнить себе, что сейчас нам известно, что Кеннеди этого не сделал: не было войны между Советским Союзом и Соединенными Штатами, а затем советская экономика начала приближаться к своему краху исключительно из-за собственной хронической и неизлечимой неэффективности. И все же непоследовательность и противоречия в высказываниях Кеннеди очевидны; то, что сей факт не был замечен ни самим выступающим, ни его слушателями, возможно, вызывает наибольший интерес. Американцами владело как беспокойство, так и самомнение: они требовали от администрации Эйзенхауэра столь многого и одновременно хотели, чтобы все оставалось по-прежнему; они опасались ядерной угрозы, экономического краха и потери национальной независимости, но, как и их молодой оратор, верили, что современный американский капитализм «может время от времени замедлять свой ход или демонстрировать слабость. Но он способен достичь гораздо больших высот, чем мистер Хрущев когда-либо видел или мог себе представить. Он может создать защиту, которая нам нужна, и школы, и дома, и промышленность — и в то же время помочь сформировать ситуацию могущества и стабильности во всем некоммунистическом мире»[59]. Другое противоречие, скорее кажущееся, чем реальное, но в то же время и более опасное, заключалось в попытке Кеннеди использовать свои предостережения о национальной угрозе и слабости в качестве причины, по которой он настаивал на необходимости переговоров с Советским Союзом. Его точка зрения действительно была проста и заключалась в том, что ядерная война столь ужасна, что обе стороны были весьма заинтересованы в установлении мирных отношений и, следовательно, налаживании дипломатических связей; он не намеревался вести переговоры с позиции слабости, но американцам, как и другим, было легко истолковать его слова неверно, увидеть в нем скорее Чемберлена, нежели Черчилля.
Но тогда выступления сделали свое дело: если Кеннеди не удалось напугать американский народ, заставив поверить, что они стоят на краю самого опасного момента в своей истории, то, по меньшей мере, он убедил самого себя. Но его настойчивость никому не показалась ненадуманной. Тем не менее суждение было таково, что если выборы потребуют обсуждения этих вопросов, то Кеннеди «заслужит проигрыш» (что совсем не то же самое, что сказать о Никсоне, что он «заслужит выигрыш»).
