— Нет, не могу… — не открывая лица, покачал головою доктор. И голос у него был скорбный, подавленный и глухой: — Не могу…
— А мог?! — крикнул следователь.
— То… не знаю как… случилось… Ну что ж… А этого не могу!.. — так же глухо возразил доктор.
— А, не можете? А в каторгу на двенадцать лет… а? — с бесконечной ненавистью и кошачьим торжеством, нагибаясь к самому его уху, спросил следователь. — А жена, а семья… а?
Доктор быстро оторвал руку от красного, мокрого, вспухшего лица, неподвижно посмотрел на него мутными, безумными глазами и, вдруг упав головой на стол, визгливо заплакал и застонал.
— Боже мой, Боже мой… что же это такое? Что же это такое?..
Голова его прыгала и ездила на краю стола, как большой мягкий пузырь.
— Да уймите его… — с холодным презрением сказал становой, отходя от стола. — Что тут дурака ломать… Не понимаю…
Доктор начал захлебываться, а потом стало казаться, будто он начинает громко и страшно хохотать.
Следователь пугливо бросился за водой, тыкал стучащий стакан в мокрые зубы доктора и трусливо твердил:
— Перестаньте… Ну, что это вы?.. Ну, поиграли с девочкой… пьяны были… На нашем месте и всякий то же самое сделал бы… Что, мы ей смерти хотели, что ли? Выпейте воды… Перестаньте… Не кричите… Ну, вышло так, что же делать…
Становой вдруг не то застонал, не то засмеялся. Следователь испуганно повернулся к нему, и одно мгновение что-то странное показалось ему: точно все сошли с ума и он сам, и по черепу у него прошла судорожная дрожь. Становой рванулся с места, вышиб у него из рук стакан, со звоном ударившийся об пол, и, с бешеной силой схватив доктора за плечи, прокричал:
— Замолчи… тебе говорят, сволочь паршивая!.. Убью!!
Доктор трясся в его руках, как будто голова его отрывалась от тела, и беспомощно лепетал:
— Я п… поним… маю… п… пустите… я ни-ч-че-го…
Еще с вечера невидимая и неслышимая, ползущая тайно, из уст в уста, пошла во все стороны тяжелая молва о злодеянии. Было совсем глухо и тихо, но в этой мертвой тишине отчаянный крик, казалось, летел от человека к человеку, и в душах становилось больно, страшно, и тяжелое, кошмарное рождалось возмущение. Оно таилось в глубине и как будто уходило все глубже и глубже, но вдруг, не известно никому, как и где, точно крикнул в толпе какой-то панический голос, оно вырвалось наружу, вспыхнуло и покатилось из края в край. На рассвете рабочие на бумагопрядильной фабрике и на ближайшей железной дороге побросали работы и черными кучками поползли через поля в деревню.
