– Вот и мой муж! – пояснила Рина Георгию, и тот с трудом подавил желание сжать кулаки. – Ты прав, мой дорогой, – это уже вошедшему, – нам весело. Присоединяйся, рада вас познакомить: Георгий Николаевич Бучнев, личность во многих отношениях замечательная; Рудольф Валентинович Сантиньев – вы, Георгий Николаевич, об архитекторе Сантиньеве наслышаны, сами давеча упоминали. Чаю, Рудольф?
– Нет, дорогая, я только что чаевничал у себя в мастерской.
В этих «дорогой», «дорогая» чувствовались и остатки привязанности, и недобрая усмешка.
– Я видел, подойдя к окну, – обратился Сантиньев к Георгию, – как вы перемещали огромную емкость с вульгарно большим количеством тюльпанов. Разве вы не находите эти цветы пошлыми? Ты, Регина, в былые времена их недолюбливала и правильно делала – они же насквозь буржуазны, как, собственно, и сама Голландия.
– В былые времена недолюбливала, а с очень недавних – полюбила.
Нет, им не просто «вместе тесно, врозь скучно», они, уставшие донельзя, все еще фехтуют – и хотя выпады давно уже неловки, отбивы судорожны, а клинки затупились, но желание заколоть крепнет день ото дня.
– Однако же нести «в обнимку» такой неудобный груз, да еще издали, – представляю, какая для этого потребна физическая мощь. И она у вас есть, милостивый государь Георгий Николаевич, не так ли? Но грубая сила и гармония несовместимы, – вот и у вас, при чрезмерно развитых мышцах… сейчас пригляжусь…
Пригляделся и закричал, срываясь на фальцет:
– Дьявольщина! Я брежу?! Или живой Дорифор?![4] Что же вы сидите? – внезапно тон его, до этого высокомерный, за что хотелось дать оплеуху, сделался так мягок и вкрадчив, что уже стоило придушить. – Вас не затруднит встать и на несколько минут снять свой пошлый… нет, прошу прощения, во всех отношениях достойный пиджак? Ваш вид в сорочке Регину не шокирует, она ведь вас видела на пляже и всем, чем стоит полюбоваться, – налюбовалась.
Георгий не сомневался в свежести своей рубашки, в хрустящей накрахмаленности воротника и манжет, в строгости стиля подтяжек, однако его словно бы просили побывать натурщиком на занятиях по рисунку в Академии художеств… да не просили – практически требовали, и кто?! Ее муж, хозяин дома! Как же поступить: уйти, сказав на прощанье оскорбительную резкость, или попытаться обратить все в шутку?
– Решайтесь, не томите, – Сантиньев чуть ли не заламывал руки, – будьте выше буржуазных предрассудков, не прячьтесь за моралите! Дорогая, уговори своего… гостя!
