– Под Стинга? – уточнила Люба, загибая очередной палец.
– Или под Маккартни…
Я слегка замялся. Откровенно говоря, после танцев намечалось самое главное, ради чего, собственно, и затевалось все это мероприятие, но как об этом сказать и стоит ли вообще говорить? Ведь не дура же она, в конце концов, – сама должна догадаться.
– Итак, танцы под Стинга, а дальше?
Кажется, она насмехалась надо мной.
– А дальше чистой воды импровизация, – я проиллюстрировал эти слова сальной ухмылкой.
– Нет, – Люба неодобрительно покачала головой, – импровизации оставим школьникам, студентам и… маньякам с гривами до пупка, а мы – деловые люди, должны заранее обговорить все детали предстоящей… командировки.
Мне стало не по себе.
– Может быть, после танцев почитаем Блока в беседке у костра? – невинно спросила Люба.
– С удовольствием послушаю Блока, – осторожно ответил я.
Люба улыбнулась с наигранной благодарностью, загнула шестой палец и, чуть помедлив, спросила:
– А как ты относишься к бардовским песням под гитару?
– Положительно. Только вместо гитары предпочитаю балалайку. Впрочем, гитара тоже подойдет, – я напускно вальяжно потянулся за мобильным телефоном. – Кого из бардов желаете лицезреть?
– Только Горемыку. Говорят, он круче всех.
Произнося эти слова, Люба изобразила из себя наивную девочку-поклонницу. И так это у нее получилось правдоподобно, что я не смог удержаться от смеха, а когда перестал смеяться, скорчил серьезную гримасу и сказал:
– Это правда. Горемыка круче всех, но он заламывает такую цену…
– Какую?
– Ну… – я задумался и сделал вид, будто что-то прикидываю в уме.
– Не так, – сказала Люба, – дай мне свои ладони.
Я протянул. Она медленно сложила их вместе и направила кончиками пальцев к потолку. Кажется, я понял, что она от меня захотела.
– Боже, пошли одному горемыке… – начал я и запнулся. Какой-то жуткий холодок пробежал по спине, точно предчувствие чего-то очень нехорошего.
– Кареглазую брюнетку, – подсказала Люба чувственным голосом.
От ее тона мне сделалось как-то не по себе. Я перестал воспринимать происходящее как шутку, и ощутил нечто похожее на суеверный страх.
«Сейчас что-то произойдет», – мелькнула мысль.
Произошло. На одну секунду румяное лицо Любы сделалось белее снега, а в широко раскрытых глазах появилось выражение смертельного ужаса. Будто проецируемая на холст кинопленка притормозила в том самом месте, где находился скрытый двадцать пятый кадр. Я вздрогнул от неожиданности, и… тут зазвонил один из моих мобильных.
