Рибефинг, рассказывала я Алеше, это сумасшествие в дистиллированном виде. Наша маленькая группа делилась на пары (мне всегда доставался ужасный лысый Миша), и каждый помогал партнеру заново «родиться» на свет. Миша был моим младенцем, а я его чуткой матерью. Младенец бурно дышал каждой клеточкой пятидесятилетнего тела, освобождался от «мышечных панцирей», кричал, брыкался, слюнявил пальцы, а я должна была бережно и ласково «принимать» его появление на свет. Другие пары справлялись с заданием куда лучше нашей: Наташа поглаживала Зину, скрутившую немаленькое тело в ракушку, поглаживала ее темные с проседью кудри, пока Зина тихо выла, путешествуя по «родовым» путям. Павлик был заботливой матерью для Яны — она самой первой из всех вошла в странный транс и не спешила, судя по всему, обратно. А вот Мише с родительницей категорически не везло: меня мутило при одном только взгляде на его лысину, и вообще все это очень напоминало изнасилование, каким я его себе теоретически представляю.
Алеша слушал с сочувствием, но когда я начинала просить, пусть заберет меня отсюда, каменел лицом так быстро и убедительно, что мне казалось, будто его кожа превращается в мрамор. Живая статуя, он говорил, что будет глупо прерывать лечение на полдороге, я должна понимать, ведь все это делается для меня. Алеша уезжал, и собаки бежали за машиной, оскаливая в лае зубы…
Кругом постоянно говорили о смерти — своей собственной, разумеется. В нашей группе все хотели умереть, может быть, поэтому впервые в жизни я начала думать о смерти с симпатией. Почему мне прежде не приходило в голову, что смерть отлично смотрится в роли спасительницы? Оскал запишем как улыбку, упрячем косу за спину… С тех детских дней, когда я в первый раз глянула в пустые глазницы, мне было проще принять смерть как неизбежное зло, но как же это несправедливо, думала я теперь. Очень старые, несчастливые и тяжело больные люди испытывают к смерти справедливую благодарность, находят радость в умирании, тогда как прочие цепляются за жизнь, даже если та относится к ним будто жестокая ветреница. Им страшно выпустить из рук горящий светильник, прохладные объятия смерти пугают этих глупцов, как похороны испугали меня в детстве, но смерть не держит на них зла — и однажды откроет им дверь в мир спокойный и тихий, как ночное озеро.
О смерти мы говорили с психологом, которая почти сразу призналась: излечить меня «Роща» не сможет.
— Здесь от подобного не избавляют. Ваш
