Последний вариант казался вполне реальным — в «строках» ведь не имелось даже самого примитивного смысла, и запомнить их было просто невозможно. Хоровое чтение-пение продолжалось довольно долго, и я успела уловить некоторые повторы: создавая «строки», мадам охотно пользовалась словечками «майтрейя», «шамбала», «махатма»… Из памяти, как из засоренной трубы, поднимались остаточные, давно смытые в канализацию знания.
У меня, как у многих других людей, есть привычка так увлекаться ходом собственных мыслей, что почти не остается сил для соблюдения лица. Это свойство доставляло мне много разнообразных неудобств еще в детстве — особенно если мысль захватывала меня на какой-нибудь физике или геометрии. Я так вдохновенно мечтала за партой, что немедленно получала срочную повестку к доске, а спустя пару минут еще и кол в дневник.
Вот и теперь, сидя в пропотевшем зале ДК, я перебирала свои мысли, нанизанные на нити памяти, будто белые грибы. Слушая «строки» мадам, но уже не стараясь проникнуться ими, я думала о том, как тесно вплелись в нашу жизнь все эти махатмы и матрейи. Не говоря уже об астрологии, которая стала составляющей частью жизни любого человека; даже наш «Вестник» регулярно печатал астропрогнозы, отводя им почетное место на четвертой полосе.
Бред, изливаемый со сцены в условно зарифмованном виде, я уже слышала в университете — на курсе по истории религий нам рассказывали о «Нью-эйдж». Христианство, с точки зрения адептов «Нью-эйдж», считается разлагающимся трупом, и в учении этом всячески расписывается потребность в новой, усовершенствованной и преобразованной, религии. Так что Марианночка Степановна, как бы мама ни старалась ее превознести, на деле всего лишь более-менее тщательно проштудировала основные идеи заокеанских специалистов.
…Слушатели твердили «строки», впадая в полутрансовое состояние: позади меня кто-то громко застонал. Теперь я боялась посмотреть на маму, боялась увидеть в ней одержимость, которой были пропитаны космейцы. Вот почему я вцепилась взглядом в Бугрову, а она, увидев это, самодовольно усмехнулась. Решила, по всей видимости, что меня зацепили ее духовные прорывы.
Народ стонал массово, Ангорка покрикивала в соседнем кресле, а вот из маминого кресла не доносилось ни звука. Я все еще боялась посмотреть на нее, но тишина по соседству звучала тревожно — и поэтому я все-таки повернула голову.
Мама была в глубоком обмороке.
— Мамочка, мама! — Я затрясла ее руку, напугавшись не на шутку, но мамина голова все так же лежала на груди.
