– Держитесь, Брюс.
Профессор никогда раньше не называл меня по имени. Я повесил трубку и так и остался стоять у телефона. Я был совершенно раздавлен. У меня даже не было сил заплакать.
Пережив вспышку радости, оказавшейся преждевременной, я, сам того не желая, стал с болезненным вниманием отслеживать выходные и праздничные нерабочие дни, зная, что дороги будут переполнены, а значит, участятся и аварии. Что, если у кого-то из тех, кто погибнет в один из этих дней по дороге на отдых, окажется та же группа крови, что и у меня, и совместимое с моим организмом сердце? Имел ли я право дожидаться чьей-то смерти, чтобы продолжать жить самому, имел ли право надеяться?
На Париж обрушилось знойное лето. Обессиленный, утомленный жарой, я просыпался ночью в поту, с пересохшим горлом. Мое нездоровое сердце болело. В такие моменты мне больше всего на свете хотелось умереть в одночасье, как мой отец, или во сне, как мать; уйти на цыпочках, никого не побеспокоив, избавив их тем самым от созерцания моих страданий.
Каждый вечер перед сном Матье заходил ко мне и ставил на прикроватный столик графинчик с прохладной водой.
– Держись, папа, – негромко говорил он перед тем, как закрыть дверь.
Я молча кивал. А потом не сводил глаз с телефона, пока не проваливался в сон. Зазвонит ли он когда-нибудь, знаменуя конец моей муки и начало новой жизни?
Я больше в это не верил. У меня больше не было сил ждать. Смерть подбиралась ко мне, как полоса прилива к берегу. Когда сон наконец побеждал, мне казалось, что биение моего сердца замедляется, словно маятник настенных часов, которые забыли завести.
Мне казалось, что открыть глаза невозможно, как ни старайся. Что-то тяжелое давило мне на веки, не давая хоть сколько-нибудь их приоткрыть. Я не понимал, сон это или реальность. Восприятие окружающего пространства, матраса, на котором я лежал, повязок, приковывающих меня к кровати, звуков словно бы стерлось под влиянием неведомой силы; я находился под водой, в невнятном мире полутеней и неясных отражений, где все казалось одновременно и знакомым, и неизведанным. Все раскачивалось, и я перемещался в этом странном универсуме с ловкостью младенца, который впервые пытается встать на ноги.
Наконец мне удалось приоткрыть глаза и рассмотреть нечто темное, с размытыми контурами, сквозь узор из канюль, дренажных трубок и катетеров. Приблизилось бледное пятно, оказавшееся лицом. Чья-то теплая рука коснулась моей руки. Я слышал слова, но никак не мог вникнуть в их смысл. Они доносились до меня, похожие на звук, с которым на поверхности воды лопаются пузырьки воздуха. Я подумал, что у меня что-то с горлом – оно болело, словно его почистили наждаком. Кто-то сжал мою руку.
