Звонит телефон на столе у Финкельштейна. Тот начинает разговор.
– Послушай! Неужели! – тихо говорит Мак О'Кинли Саймону Стерну. – Вот этот мальчик в чёрной шляпе и при этих…
– … «цицес».[47]
– Ага, так, значит, называются эти свисающие верёвочки… Вот он – это тот самый «А девять»?! Компания, которая уже второй год не даёт спать «Гуглу».
– Представь себе! – качает головой Саймон. – Двадцать пять мальчику! Конечно, пока он не стоит мощно… Но уже вышел на биржу и акции раскупаются, как пирожки. Он лишил деда важного рычага давления. Раньше тот мог топнуть ногой. Мол, женись, а то лишу карманных денег.
– А что за бзик?! Почему так болезненно стоит у босса тема женитьбы внука?!
– Единственный внук. К сожалению… Вообще один родной человек на свете. И потом… Правоверный хасид должен старательно соблюдать шестьсот тридцать одну заповедь. И главная из них гласит: «Плодитесь и размножайтесь».
– Ой-ой, ладно тебе! Просто-таки первая статья конституции. Где это написано?
– Тут! – Саймон подводит приятеля к книжным шкафам зала заседаний. Там в кожаных переплётах с золотым тиснением стоят тома Талмуда.[48]
– В каком из этих «кирпичей»?
– Во всех!
Площадка выгула птиц возле птицефабрики. Утро.
Суббота. Пусто, никаких кур. Вокруг могильного камня цадика наблюдаются некоторые изменения. Но всё выглядит ещё крайне хлипко.
Хасиды заканчивают утреннюю субботнюю молитву. Расставляют посуду для «Кидуша».[49]
Гороховский оглядывается, радуясь тишине и покою, солнышку и открывающемуся с холма простору:
– Как-то, даже непривычно без кур. Может, у них тоже «Шабес»?[50] Ха-ха. Ну, ничего… Имеем перерыв. Завтра окончательно всё поправим. И «Здравствуй, Исаак. Здравствуй, мальчик!».
Он наливает вино в серебряный стаканчик. Готовится произнести благословение. Вдруг раздается рёв машин и шум людей.
Из-за здания птицефермы выезжает бульдозер, подъёмный кран, грузовик. Подходят десятка два селян с лопатами, ломами. Впереди мэр Борсюк:
– Простите, что тревожим. Принято решение о восстановлении памятника истории. То есть народ берёт в свои руки…
– Извините! Не понял, – спрашивает Гороховский на своём ломаном русском языке. – Что берёт народ в руки?
– Я о могиле нашего цадика.
– Нашего?! Боже мой! Я про это слышал. Когда народ берёт… «А зохн вэй»![51] То есть мы не сможем молиться здесь? – на идиш к Гутману: – Я же тебе говорил, Бэрэлэ, надо торопиться. С этими «гоями»…[52]
– Чего пугаться? Мы же помочь! – успокаивает мэр. – Вот видите, сегодня, например, птицу гулять не выпустили.
