В плавном красноречии Поллия было что-то завораживающее, мысль о морской прогулке была соблазнительна, и, кроме того, Стаций начинал понимать, что даже из чисто деловых соображений не следовало бы пренебрегать приглашением возможного покровителя – Марциал уж точно не упустил бы такого случая, – но ему трудно было перебороть уже принятое решение.
– И что, твоя жена там, на вилле? Она не присутствовала на Августалиях?
– Присутствовала. Я сам немало удивился, когда она изъявила горячее желание поехать со мной. Она у меня не любительница подобных развлечений. Я же, признаться, люблю их, да и наш Учитель[7] не возбраняет присутствие на зрелищах, предостерегая только от участия в них. Жена здесь, уже в карруке[8]. Познакомишься ты с ней в любом случае. Но все же, я надеюсь, ты не захочешь огорчить ее отказом. Насчет карруки не бойся, мы в ней доедем только до причала.
Стаций ничего не ответил, только улыбнулся, думая, что сейчас выразит почтение матроне, а потом все-таки убедит нежданных гостеприимцев отпустить его домой.
Богато украшенная каррука с поднятым откидным пологом, запряженная четверкой холеных гнедых лошадей, ожидала их на площади перед театром, в тени, падающей от двухэтажной базилики. Возле нее стояли несколько вышколенных рабов, даже в отсутствие хозяина сохранявших почтительное молчание и благопристойность поз.
– Полла, душенька, – радостно воскликнул Поллий, приоткрывая легкую тканую завесу, – я привел тебе того, кого ты хотела видеть.
– Ты очень добр, милый, – прозвучал в ответ мягкий женский голос, и с этими словами его обладательница легко выбралась из карруки. Одета она была в столу[9] цвета сухих виноградных листьев – такой цвет называли по-гречески «ксерампелинос». Стацию, стоявшему в двух шагах, в первый миг она показалась совсем молодой женщиной, ибо была худощава и девически ловка. Но едва взглянув на ее лицо с сетью тонких морщинок у глаз и возле губ, на обильную серебряную проседь в некогда черных как смоль волосах, он сразу понял, что ей никак не меньше сорока. Лицо ее представилось ему знакомым, но он не мог припомнить, где и когда видел его. В глубине сознания почему-то забрезжила мысль о его собственной награде, серебряном венке, но он не обратил на нее внимания.
– Приветствую тебя, госпожа! – обратился Стаций к матроне.
– Рада познакомиться с тобой, поэт, прими и мои поздравления со столь блистательной победой! – ответила она с полуулыбкой, не обнажившей ее зубов. У нее были живые черные глаза, черты лица ее были идеально правильны, а прическа только оттеняла их, хотя и была откровенно старомодной: прямые волосы, разделенные пробором и, очевидно, собранные сзади в простой узел, которого не было видно под тонким покрывалом. Как это было не похоже на безобразные валы и корзины мелко взбитых кудряшек, какие нагромождали на своих головах модницы последних лет!
