Чтобы такое недоверие когда-нибудь сломить, чтобы десятилетний человек тебя впервые вдруг услышал, необходимо было ему однажды сказать: «можно». И не по поводу его святой обязанности — не шалить и учиться, а в ответ на его детские, естественные, пускай даже не слишком обязательные для учебного процесса потребности. Например: можно бегать на переменах.
Морозов так и объявил: да, можно, бегайте.
Вольность эту некоторые преподаватели встретили в штыки.
Сильнее всех разволновался прежний директор школы, учитель физики Федор Игнатьевич. Он явился к Морозову и вызывающе ему сказал: «При ваших новых порядках в коридор не выглянешь. Воспитанники собьют с ног и не заметят». Морозов оглядел его: приземистый, тяжелый, свинцом налитые ручищи и ножищи… Посоветовал: «А вы, Федор Игнатьевич, крепче за стеночку держитесь…»
Что — беготня! Морозов детям драки разрешил. Ну, не всякие, конечно, а справедливые. Если на твоих глазах сильный обижает слабого или несколько человек напали на одного и никакие уговоры и убеждения не помогают, то, что ж, действуй. Можно. Беда только в том, что драться-то вы по-настоящему не умеете… «Как это не умеем?» А очень просто: нос расквасить — разве это называется уметь драться. Вот введем в школе занятия самбо — тогда научитесь.
Когда узнал об этом Федор Игнатьевич, он вошел неслышным шагом в директорский кабинет, где тихо-мирно процарствовал до того пятнадцать лет, и страшным шепотом осведомился: «Говорят, вы и финки им разрешили носить за голенищем?» Морозов смерил его взглядом. «Дельное предложение, Федор Игнатьевич, — сказал, — я обдумаю».
Скандал разразился на вечере художественной самодеятельности. Старшеклассники подготовили кукольный спектакль, но, видно, что-то не ладилось у них, представление задерживалось.
Ребята в зале устали ждать. Послышались выкрики, началась возня.
Морозов сидел в первом ряду. Обернулся к ребятам: «А ну, давайте их поторопим. Дружно, все вместе, раз-два-три: „Время!“ Зал грохнул: „Вре-мя! Вре-мя!“ Занавес не поднимался. Какой-то четырехклассник с места пискливо закричал: „Сапожники!“ Морозов засмеялся: „А ну, все вместе, хором… Два-три“. Зал восторженно протянул: „Са-пож-ники!“
Как это им понравилось, какое ликование вызвало!
И тут Морозов вдруг увидел перед собой Федора Игнатьевича. У того было несчастное, опрокинутое лицо, „В чем дело?“ — спросил Морозов. Тот не мог даже слова сказать, так дрожали у него губы. „Это плевок мне в лицо, — проговорил он наконец, — верх издевательства надо мной“. — „Да что случилось?“ — „Я с ними сегодня, час назад, провел беседу, как вести себя в общественном месте, — сказал Федор Игнатьевич. — Вы это знали, наверное, вы — преднамеренно!..“
