«Как же нам теперь поступить?» — вздохнул Шапиро. Симонов засмеялся. «Ну, во-первых, — сказал он, — счет, по-моему, один-один. А во-вторых, если уж ты антисемит, то как минимум должен уметь драться…»
На том инцидент и был исчерпан.
В другой раз тот же Шапиро сообщил Симонову, что звонили из райкома и требуют в очередную субботу выделить для их мероприятий несколько комнат. Но это совершенно невозможно, план Дома перегружен. «Ничего, — сказал Симонов, — пускай позвонят мне». — «И, вы им разрешите?» — испугался Михаил Минаевич. — «Не волнуйтесь, мне они не позвонят».
Однажды Симонов, смеясь, рассказал, как в провинции к нему пришла молодая корреспондентка местного радио, чтобы уговорить его выступить перед микрофоном. Исчерпав все возможные доводы, она с чувством произнесла: «Ну, Константин Михайлович, это же будет такая прекрасная ваша лебединая песня!..» Значение таких слов девушка, видимо, не знала, но, насколько помню, Симонов рассказал нам это на последнем при его жизни заседании правления ЦДЛ. Вот такие случались горькие совпадения.
Александр Альфредович Бек работал председателем приемной комиссии Союза писателей, когда меня принимали в Союз. Позже мы несколько раз вместе бывали в Доме творчества в Малеевке. А в 1966 году в одной писательской туристической группе выезжали в ФРГ.
На валютном счету в Агентстве по охране авторских прав у Бека лежала крупная сумма, накопившаяся от издания его книг за границей. Но по тогдашним правилам взять из нее столько, сколько писатель считал нужным, не разрешалось, агентство само решало, какую сумму выдать хозяину денег. Бек запросил две тысячи западногерманских марок, рассчитывая, что, может быть, дадут пятьсот. А ему выдали все две тысячи.
Он сказал мне: «Никаких вещей я не беру. По приезде в Кельн садимся в такси и едем по магазинам».
Александр Альфредович был человеком провидчески мудрым и проницательным. Работал он чрезвычайно основательно. Каждому его произведению предшествовало очень серьезное и кропотливое изучение материала. Познания его в самых разных отраслях науки, производства отличались исключительной глубиной. Но в жизни любил иной раз выглядеть настоящим простачком. Таким и запомнил я его в тот день в кельнских магазинах.
Покупая плащ, будто бы с трудом подбирая немецкие слова, он долго расспрашивал продавца о материале, из которого плащ пошит, хорошо ли защитит он от дождя, носят ли сегодня в Европе такие фасоны и не посоветует ли продавец взять что-нибудь другое. Тот почему-то рассердился и сказал по-русски: «Только без „давай-давай“!» «Понятно, — объяснил мне Бек, — был у нас в плену».
