– Ты ожидала, что я буду говорить тебе комплименты?
Алиса сразу услышала по моему тону, что опасность, которой она, по-видимому, боялась, миновала. Она положила свою руку на мою и заговорила обычным голосом, в котором я всегда находил что-то липкое и мягкое. Она пыталась оправдываться; она сказала, что хочет жить своей собственной жизнью, что не желает зависеть от Ральди, что она кормила старуху много месяцев и ничем ей, в сущности, не обязана.
– Я тебе сказал, что ты стерва, – сказал я ей, уже почти не чувствуя раздражения. – Но, кроме всего, то, что ты делаешь, просто глупо. Ты думаешь, что без Ральди ты чего-нибудь достигнешь?
– Ты за меня не беспокойся.
– Мне твоя судьба безразлична. Но ты навсегда останешься тем, что ты есть, то есть просто… – Я сказал слово, которое точно выражало то, что я думал. – На каких клиентов ты можешь рассчитывать? На мелких коммерсантов с брюшком, которые будут считать каждые сто франков?
– В это кафе может прийти кто угодно.
– Да, но если это будет какой-нибудь замечательный человек, ты можешь его соблазнить, но ты его не сумеешь удержать. Ты знаешь жизнь Ральди?
– Да. Она, наверное, была красивее меня.
– Нет, быть красивее тебя невозможно, – сказал я, не удержавшись.
– Ах, ты это понимаешь?
Я пожал плечами. Оказалось, что мой отказ тогда, когда Ральди мне предложила это, смутил Алису и она не могла этого забыть. Она считала даже, что это было плохим предзнаменованием для ее начинающейся карьеры: если я не захотел, то могли быть и другие.
Я еще долго говорил с ней, но мне не удалось убедить ее в необходимости вернуться к Ральди или, во всяком случае, помочь ей. Было четверть двенадцатого, когда я расстался с ней; я не хотел пропустить ночной сеанс кинематографа, начинавшийся через пятнадцать минут.
– До свиданья, – сказал я ей. – Когда ты будешь околевать на больничной койке, позови меня. Я приду и повторю тебе последний раз, что ты действовала как стерва и дура.
И, уходя, я представил себе небритое лицо Платона, и хмурые его глаза, и то, как он сказал бы мне:
– Один из аспектов общеэтической проблемы…
Но я не говорил с ним об Алисе, и в тот раз, когда я снова встретил его, речь шла о совсем других и вовсе неожиданных для меня вещах.
В этом ночном Париже я чувствовал себя путешественником, попавшим в чуждую ему стихию; и во всем громадном городе было два или три места, как освещенные островки в темном пространстве, куда я приезжал каждую ночь, примерно в одни и те же часы; и, входя в свое кафе, я казался самому себе похожим на гребца небольшой лодки, которая после долгой качки на волнах причалила наконец к маленькой пристани, – и вот я выхожу из нее и вместо моря и портового кабачка вижу освещенный тротуар, и запотевшие стекла кафе против заснувшего вокзала, и колеса моего автомобиля, затянутые тормозами.
