– Пойми меня, Сережа, – говорил ее голос, – я не хочу тебя обидеть.
– Я понимаю, – сказал голос доктора.
– Вот ты видишь статуэтку женщины, сделанную из бронзы. Что это, по-твоему, такое?
– Статуэтка женщины?
– Ведь правда, что это не носорог, не сфинкс и не лошадь?
– Правда, – сказал доктор. Он был вообще человек скорее меланхолического типа, очень приличный, тихий и вежливый. Он отвечал ей ровным голосом, заранее соглашаясь со всем, что она говорила.
– Ну, вот. А ты доктор по женским болезням.
– Да.
– И в этом заключается твоя ошибка.
Кто-то из них повернулся на диване, под ним щелкнула и зазвенела пружина, и сквозь голос моей хозяйки я слышал еще несколько секунд этот стихающий звон.
– Почему?
– Ты должен быть хирургом.
– Почему я должен быть именно хирургом? Меня к этому совсем не тянет.
– Ну как же ты этого не видишь, – сказала она с раздражением, – как ты этого не понимаешь? Ты должен быть хирургом, это ясно совершенно.
– Ну, Леночка, это же фантазии.
– Нет, милый мой, ты думаешь, это хорошо, что к тебе ежедневно приходят женщины, садятся на твое отвратительное кресло и показывают тебе свои прелести? Что в этом хорошего, я тебя спрашиваю?
– Но это же работа, Леночка.
– Как ты этого не понимаешь?
– Тише, Леночка, ты разбудишь соседа.
– Это животное? – сказала она. – Он спит, как мешок. Ты знаешь, он засыпает с горящей папиросой во рту, он мне прожег две простыни, слава богу, что пожара не было. Но вернемся к началу нашего разговора.
– Я ничего против не имею, – ответил доктор. Произошло движение, опять раздался звон пружин, и через несколько секунд ее смеющийся и раздраженный голос сказал:
– Подожди, я должна тебе объяснить. Тебе следует быть хирургом. Ай, больно!
Потом я заснул, докурив папиросу, и больше ничего не слышал.
С ней случилась вскоре после этого очень странная вещь: она исчезла. Проходили дни и недели, она не возвращалась. Через некоторое время начали являться разные люди – агент общества швейных машин, агент страхового общества, представитель магазина мебели, принесший два неоплаченных векселя, потом булочница, потом управляющий домом; все они приходили чаще всего утром, когда я спал. Я вставал, надевал пижаму, отворял им дверь и объяснял в одних и тех же выражениях, что все это меня не касается. Я прожил так около трех месяцев, совершенно один, в чужой, собственно, квартире, и наконец уехал оттуда, потому что постоянные визиты всевозможных агентов и объяснения становились невыносимы; и когда я перестал отворять им по утрам, они начали приходить после обеда.
