Возможно, она обо всем этом догадалась. Во всяком случае, вечер, обещавший стать квинтэссенцией романтики, прошел среди порхания ночных бабочек и аромата садов вдоль дороги, но без нежного лепета и легких вздохов…
Поздно вечером, когда они ужинали в буфетной шоколадным тортом с имбирным пивом, Эмори объявил о своем решении:
– Завтра рано утром я уезжаю.
– Почему?
– А почему бы и нет?
– Это вовсе не обязательно.
– Ну а я все равно уезжаю.
– Что ж, если ты намерен так глупо себя вести…
– Ну зачем так говорить, – возразил он.
– …просто потому, что я не хочу с тобой целоваться… Ты что же, думаешь…
– Погоди, Изабелла, – перебил он, – ты же знаешь, что дело не в этом, отлично знаешь. Мы дошли до той точки, когда мы либо должны целоваться, либо… либо – ничего. Ты ведь не из нравственных соображений отказываешься.
Она заколебалась.
– Просто не знаю, что и думать о тебе, – начала она, словно ища обходный путь к примирению. – Ты такой странный.
– Чем?
– Ну, понимаешь, я думала, ты очень уверен в себе. Помнишь, ты недавно говорил мне, что можешь сделать все, что захочешь, и добиться всего, чего хочешь.
Эмори покраснел. Он и вправду много чего наговорил ей.
– Ну, помню.
– А сегодня ты не очень-то был уверен в себе. Может быть, у тебя это просто самомнение.
– Это неверно… – Он замялся. – В Принстоне…
– Ох уж твой Принстон. Послушать тебя, так на нем свет клином сошелся. Может, ты правда пишешь лучше всех в своей газете, может, первокурсники правда воображают, что ты герой…
– Ты не понимаешь…
– Прекрасно понимаю. Понимаю, потому что ты все время говоришь о себе, и раньше мне это нравилось, а теперь нет.
– И сегодня я тоже говорил о себе?
– В том-то и дело. Сегодня ты совсем раскис. Только сидел и следил, на кого я смотрю. И потом, когда с тобой говоришь, все время приходится думать. Ты к каждому слову готов придраться.
– Значит, я заставляю тебя думать? – спросил Эмори, невольно польщенный.
– С тобой никаких нервов не хватает, – сказала она сердито. – Когда ты начинаешь разбирать каждое малюсенькое переживание или ощущение, я просто не могу.
– Понятно, – сказал он и беспомощно покачал головой.
– Пошли. – Она встала.
Он машинально встал тоже, и они дошли до подножия лестницы.
– Когда отсюда есть поезд?
– Есть в девять одиннадцать, если тебе действительно нужно уезжать.
– Да, в самом деле нужно. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи.
Они уже поднялись по лестнице, и Эмори, поворачивая к своей комнате, как будто уловил на ее лице легкое облачко недовольства. Он лежал в темноте, и не спал, и все думал, очень ему больно или нет, и в какой мере это внезапное горе – только оскорбленное самолюбие, и, может быть, он по самой своей природе не способен на романтическую любовь?
