Придавая веса его словам, за его спиной встали два латника.
— Вы кто? — растерянно спросил седой.
— Кто бы я ни был, повторяю: оставьте нас.
— Он же умирает…
— Вон!
Шаги седого и женщин дробью простучали по лестнице. Умирающий молча разглядывал непрошенных гостей. Глаза его глубоко запали, седую бороду и шевелюру давно не подрезали. Священник пересадил ястреба на стол и коротко объяснил:
— Он — «ун калад».
— «Ун калад»? — без интереса переспросил граф, пробежав равнодушным взором серо-голубые перья и бледно-полосатую грудку птицы, — Не старовата ли птаха для «ун калад»?
— Не верите?
— Я прожил восемь десятков лет, — слабо усмехнулся граф, — Веры у меня всяко больше сейчас, чем времени.
— Нам времени хватит, — сухо сказал священник.
Латники застыли у лестницы двумя безмолвными истуканами. Ястреб забеспокоился, и священник утихомирил его щелчком пальцев.
— Вас соборовали?
— Отец Жак как раз собирался.
— Я сделаю это за него, — произнёс священник.
— Вы? А кто вы?
— Я приехал из Авиньона.
— От папы?[3]
— От кого же ещё?
Священник прошёлся по залу. Высокий, с чертами лица резкими, но правильными. Риза пошита хорошим портным. Посетитель поднял руку, трогая распятие на стене, и граф заметил, что подкладка у рясы из красного шёлка. Старик немало повидал на своём веку духовных лиц подобного рода — целеустремлённых и честолюбивых. Умные, рождённые в богатстве, они шли в священники не для того, чтобы отпускать грехи беднякам, а для того, чтобы вприпрыжку взбегать по ступеням церковной иерархии к высшим почестям и большему богатству. Священник повернулся и посмотрел на графа сузившимися зелёными глазами:
— Итак, где «Ла Малис»?
— «Ла Малис»? — удивился старик.
Священник поверил бы в искренность изумления графа, если бы не предварившая ответ лёгкая заминка.
— Где «Ла Малис»? — граф молчал, и священник добавил в голос металла, — Его Святейшество папа желает знать, где она, отвечайте!
— Кабы знал, ответил, — прошелестел старик.
Полено треснуло в камине, рассыпав ворох искр.
Священник покусал губу:
— Братья доминиканцы, как ни прискорбно, всегда охотно разносили заразу всевозможных еретических заблуждений…
— Избави, Господи…
— Вы не прислушивались последнее время к их болтовне?
Граф качнул головой:
— Не имел обыкновения.
— Напрасно, — священник достал из подвешенного к поясу кошеля клочок пергамента и громко прочёл, — «На владевших ею семерых проклятье и вина, ведь лишь владыку всех владык благословит она».
