Каким Провидением мне дано вернуться в ту лазейку, в ту чертову даль, в которой я была беззаботно счастлива и бесконечно несчастна?
Если так случилось, то нужно остановиться и отряхнуться, как это делают собаки, попадающие под ливень, – вытряхнуть из шерсти всех блох.
Я посмотрела на часы – уже было достаточно поздно. Надо вернуться. Немедленно! Я быстро поднялась и пошла на остановку.
Потом – побежала. Даже не подумала, что нужно зайти домой и взять все, что упаковала для более удобного существования ТАМ.
Ничего, все возьму в следующий раз. Если удастся. Ведь этот чудак не зря сказал, что статистики о тех, кто там остался, нет. И не может быть.
…Я взяла такси. Благодаря пробкам в центре города мы двигались довольно медленно. И я могла по-новому посмотреть на эту реку огней, реклам, витрин и билбордов.
Почувствовала себя как в батискафе, который все глубже и глубже погружается в море огней.
Длинные улицы города были переполнены светом. Гигантский спрут, в объятиях которого надо выжить. Есть ли в его недрах хоть десяток сердец, бьющихся в унисон не ради добычи насущного хлеба? Остались ли в нем мечтатели, романтики, безумцы, идущие против течения этой заманчивой световой реки?
Я плыву по ней, как щепка. И напоминаю вешалку с изысканным платьем, под которым – пустота. Куда я подевалась? Неужели так же происходит с каждым, кто переходит определенную грань, за которой твоей самой большой мечтой становится мысль о новом пылесосе?
Я вспомнила глаза ТОЙ девочки, которую давно забыла. Она не могла быть мной!
Девочка с глазами в пол-лица, с раскрасневшимися щеками, длинными косами цвета старого гречишного меда. Это просто чья-то коварная игра.
Но как я должна сыграть в нее? На этот вопрос пока что не было ответа. Я знала одно: надо вернуться. Немедленно. Быть рядом. И… снять с себя эти розовые очки – лживые розовые очки, которые до сих пор были на моем взрослом носу. Кто эти люди, которые родили ее?
Вспомнила улыбку женщины-Весны и засыпанный пеплом подоконник. Черную фигуру в арке. Но больше всего меня волновали тот ночной визит и лицо, повернутое к луне в окне. Было во всем этом что-то непонятное.
Наверное, мне нужно взять нож и безжалостно обстрогать себя со всех сторон, чтобы дойти до самой сердцевины, самого начала того состояния, которое бывает только в детстве: ты – без кожи, ты один на один с миром, ты любишь его, и тебе кажется, что и он любит тебя. И даже боль или несправедливость воспринимаешь как нечто естественное и только удивляешься тому, что боль может быть неотъемлемой составляющей счастья, которое должно быть немного подгорелым, как манная каша в детском саду…
