– Да, – согласилась я. – Это правда неинтересный вопрос. Я его тоже не любила. Но забыла: почему ты решила быть почтальоном? У них такие тяжелые сумки!
– Ну и что? Зато они гуляют сами по себе, заходят в дома и квартиры, видят там разных людей, выдают им пенсии. А их угощают чаем… Им все радуются. А еще можно остановиться на лестнице и почитать, что там написано в письмах.
– Разве можно читать чужие письма?
– Нельзя, – согласилась девочка и упрямо добавила: – Но я бы читала! И плохие бы выбрасывала на помойку. Оставляла бы только хорошие. А еще, – сказала она после паузы, – я бы хотела жить в ведре с чищеными семечками! Я бы сидела в нем и ела семечки прямо оттуда!
– Странно… – сказала я. – Совсем не помню таких желаний!
– Плохо быть взрослым, – сочувственно сказала девочка, – ничего не помнить. Ходить в очках. Быть седым. Без зубов. И умирать.
– И правда, нечему завидовать, – согласилась я.
– Ага, а вот Ярик, глупый, хочет скорее вырасти. Каждый день измеряет себя линейкой, представляешь?! А я говорю, что он ни за что не вырастет!
При упоминании о Ярике сердце мое забилось еще сильнее, я невольно погладила девочку по руке, ощущая ее живое тепло.
– Он обязательно вырастет, – сказала я. – Обязательно.
– А я – нет! – сказала девочка и снова уставилась в окно.
Я вздохнула.
– Тебе пора идти в свою кровать! – напомнила я.
Девочка соскочила на пол. Немного постояла около меня.
– Спокойной ночи…
– Спокойной ночи…
На пороге она оглянулась и спросила:
– А почему ты так странно разговариваешь? Ты больная?
Я растерялась.
Но девочка по своей привычке не дала мне ответить, ответила сама:
– Я знаю, почему ты не хочешь заводить ребенка: боишься, что он вырастет и станет таким, как ты.
И исчезла за дверью.
…Дети всегда вызывали у нее священный трепет.
Сквозь их сморщенные личики просматривались будущие взрослые черты и даже характер. Ее бросало в жар, когда из четырехлетней милашки, которая колотила ногами по сиденью в метро и как будто случайно задевала ее своей липкой ладошкой, вдруг – на какую-то долю секунды! – выглядывала круглолицая блондинка, привыкшая колотить цепкими ладошками других без всяких извинений. Или в симпатичном, похожем на пекинеса мальчишке проступал образ волоокого балбеса, который ковыряет в носу, считая, что его никто не видит, а если и видит – млеет от счастья, как это было в детстве.
У детей странный, зашифрованный язык. Они говорят «ням», «дюка» и «кака». У них резкие клоунские голоса, как будто пластинку пустили больше, чем на тридцать три оборота, и ужасные гримасы, которые многим кажутся смешными. Но если ночью приснится, можно считать, что попал в триллер Стивена Кинга.
