– М-да… – только и сказал дядя Боря.
– Меня другое занимает: там, в подвале, все были мертвые после бомбы или только пришибло их да придавило, а Михайла – добивал? Ему годков-то всего пятьдесят было, и колотушка – ого-го. И злой был на немчуру – не то слово.
– Господи, какая гадость… – пробормотал дядя Боря и снова остановился.
– Ты чего, механик? – спросил дед.
– Не пойду я с тобой, староста, извини уж, – сказал дядя Боря. – Сил моих нету на технику немецкую смотреть. Все это муть какая-то и глупость. Мерзость, понимаешь? Я тебя выслушал, и мне сейчас умыться хочется. А из-за этой мерзости такой славный мальчишка погиб… Золотой буквально мальчишка. И пилот божьей милостью, как у нас говорится. И руку свою, которой я глаза ему закрывал, пачкать в этой дряни – не могу… Присылай за бензином, староста. Пускай тащат хлеб, молоко, яйца, если колбаса домашняя – совсем хорошо, и самогон беру в неограниченных количествах. А технику электрическую – даром не возьму.
– Ну… Понимаю и сочувствую, – сказал дед. – Война, она вообще гадость. Чего она из человека наружу достает – иной раз посмотреть страшно. Вроде был человек, а стало – чистое дерьмо.
– Ты прямо как наш замполит. Слово в слово. Правильно говоришь.
– Может, я и есть в своем роде замполит, – усмехнулся дед.
– Из нашего мальчика война выплавила золото. Вот тебе святой истинный крест.
– Неплохо у тебя получается, – оценил дед. – Со смыслом. Ты из выкрестов, что ли?
– Из маслопупов я, – сказал дядя Боря. – Это такие механики, что сидят в корабельном трюме, в машинном масле по самый пуп и света белого не видят. Революционный матрос Одесской флотилии Шмаровоз, разрешите представиться. Веру отцов похерил, а на гражданской войне столько видел дерьма человеческого – во всем разуверился. А на этой – наоборот, взял да уверовал. Нашлись поводы, скажем так.
– Бывает, – кивнул дед. – Как звали парня вашего? Помяну его нынче.
– Тяпа, – сказал дядя Боря.
– У нас так не положено. Я, многогрешный, допустим, не поп, но какой-никакой, а дьякон.
– О-па! – Дядя Боря широко распахнул глаза. – А-а… Э-э…
– Михайла ту дырку сам нашел, – понял вопрос дед. – Ни в жизнь бы я ему, ворюге, подземный ход не показал. Ну да как звали мальчика?
– Лейтенант Тяглов, – сказал дядя Боря. – Лейтенанта Тяглова помяни.
И развел руками. Только сейчас до него дошло, что он никогда не звал летчика Тяпу по имени.
* * *
Особиста Ворона из полка забрали, прислав взамен капитана Тигрова, чем привели народ в замешательство – не танки же ему подбрасывать на порог! Насчет Ворона Особый отдел зверски погрызся с политотделом, и замполита тоже перевели – с понижением, за ослабление роли партии в воспитании кадров и близорукость. Спасибо, не осудили. Ворон успел нагадить всем: раз тринадцатая машина исправно летала, ее пилота Овсеенко записали в перебежчики. Соответственно, пострадал не один замполит – например, звено Матвиенко за атаку на церковь не получило орденов даже посмертно. Спасибо, опять-таки не затаскали Клёпу и Валерия Павловича насмерть по допросам. А историю с диверсантами и «пишущей машинкой» приказали всем забыть. Комполка уперся и надумал своей волей дать пилоту Фирсову, штурману Клепикову и механику Шмаровозу «За отвагу», но капитан Тигров ему отсоветовал. Больше всех разозлился Дима Фирсов: хотел солдатскую медаль. Но, подумав, сказал: «Меня-то лично награждать не за что, я просто летал кругами и светил фарами. А вот за ребят обидно».
