— Можно сказать и по-другому: если бы ты не пришла, у меня не было бы приступа. — Архангел улыбнулся.
— Кто знает. Он мог случиться в любое время. Например, ночью, когда ты был бы один…
— Я бы тебя попросил опираться на факты, а не на предположения и уж потом меня упрекать. Существуют тысячи всяких «если». И ничего хорошего в них нет. Они способны только вызывать бесконечные сожаления. А это разрушает.
— Кому это знать, как не мне. Не отвлекайся. Именно факты я и хочу услышать.
— Да, ты права. Даже песочные часы иногда ускоряют бег… Что мы знаем о том, сколько времени нам отпущено? Теперь, когда мне уже довелось побывать мертвым, я понял, как быстро настоящее может превратиться в будущее, за которым уже ничего нет…
— Ну так говори же! Иначе я и сама тут загнусь, так ничего и не узнав!
— Твое существование ни для кого не секрет: я столько говорил о тебе! Есть люди, которые прячут свою боль. Но мне нужно было говорить о ней. Она была моей музой…
— Ты совсем как Ева! Ваши страдания вас вдохновляют! Вам обоим надо бы обратиться к психоаналитику, — съязвила Майя.
— Так я и обратился. Но, к сожалению, несколько поздновато… Это было пять лет назад. Кстати, позвони ему и расскажи, что со мной случилось. Да, и, конечно, скажи ему, кто ты.
— Между прочим, я и сама этого пока не знаю.
— Никаких неожиданностей больше не будет. Ева — действительно твоя мать, и ее кровь течет в жилах твоих детей.
— Ты думаешь, мне приятно об этом думать? Что в жилах моих дочерей течет ее проклятая арийская кровь, которую уже не оправдать примесью еврейской?
— Ты не изменилась! Все такая же вспыльчивая! Мне так приятно видеть, как ты на меня похожа! — растроганно сказал Суриаль.
— Какое счастье! Теперь я смогу смотреться в тебя как в зеркало.
Ее саркастический тон явно задел Суриаля.
— Можешь видеть во мне кого хочешь, Майя, — отца или друга. Только не будь такой резкой. Это единственное, о чем я тебя прошу.
— Отцом для меня всегда будет Ален!
— Я знаю, что никогда не займу его место. Впрочем, я на это и не претендую.
— Я никогда не буду любить тебя так, как моего отца!
— Да, я понимаю… Поплачь, Майонетт, это к лучшему…
— Ты говоришь, как Ева. Но она никогда не называла меня Майонетт. Когда она была в особо хорошем расположении духа, то говорила «дочурка». Иногда она называла меня mein Schatz, но в такие моменты думала больше о своей матери, чем обо мне…
— Ах, Ева! Жестокая Ева! Тиран моей жизни!
— Но ты освободился от нее, когда оставил нас…
