Потом мы с отцом, как правило, уединялись в комнате и, включив какую-нибудь запись домашнего концерта Высоцкого, где великий поэт пел под бульканье наливаемой в стакан водки, звон вилок и угадываемых затяжек, тоже пили.
Бабушка была бдительна и зорка – она могла заглянуть в самый неподходящий момент, но что-то не очень мы ее боялись. Я стал совсем взрослым – отслужил в армии, зачесывал назад волосы, поскольку только в таком виде жесткие кудри выглядели более– менее прилично, настоящие усы нависали над губой.
Конец был близок. Помню, отец приехал к нам на Подбелку и удивил как меня, так и матушку своим неожиданным аппетитом. За любым застольем, какие бы разносолы не красовались на скатерти, отец не ел а закусывал. Холодец таял в его тарелке рядом с неизменными салатами и селедкой под шубой. Один аккуратно откусанный соленый огурец использовался как после первой рюмки, так и после десятой. Матушку, которую Юра как-то назвал «бешеной бабой», такой алкогольный аскетизм проводил в негодование – и она давала волю языку, а иногда и рукам. То есть кормила отца, который расслабленно сопротивлялся но, кажется, получал от такой своеобразной заботы удовольствие, с ложечки…
Так вот – он приехал и поразил нас своими округлившимися щечками и аппетитом. Он охотно съел полную тарелку мятой картошки с мясом, отдал должное салату, попил кофе.
Сытная еда его не отрезвила, а сморила. Решено было не отправлять его домой, поскольку автобусы от нас в Перово ходили по известному только водителям расписанию и ждать их можно было в такое время несколько часов.
Он вполне благочинно разделся, продемонстрировав чистую майку, улегся и заснул.
А дальше началась жуть. «Мам! Мааам!» звал он бабушку с перерывами в несколько минут. Мы подходили, теребили его, будили, объясняли, что он в гостях и бабушки Мани тут быть не может. Отец разлеплял припухшие глаза, охал, извинялся, засыпал – и все начиналось сначала. Утром, похмелившись холодным пивом, он собрался и уехал.
Я бывал у него нечасто – то ездил по командировкам, проверяя мясокомбинаты, то жил на Красногвардейской, потом устроился в охрану – сутки трое.
Но в очередной мой приезд вдруг оказалось, что маленькая комната, где мы с отцом так по взрослому пили, сдана каким-то нерусским беженцам. Насколько я помню, они и не платили – просто ставили дешевкой водки каждый день и кормили бабушку. Хозяева были вполне довольны таким раскладом, целыми днями сидели на диване и смотрели телевизор.
